Унтер-офицер и другие

— Разумеется, нет! — выпалил Бубик. — Потому что…

Он никак не мог совладать с собой: отдувался, ругался на чем свет стоит.

Фекете, подойдя к нему, приказал властным голосом:

— Тихо! Возьми себя в руки! Какая глупость… Навязать нам на шею такое…

Что верно, то верно, если мы не скроемся, нилашисты нам этого не простят.

Постепенно я начал соображать, что происходит вокруг. Мотор машины во дворе уже работал на спокойных оборотах. Годор все еще лежал на земле.

«Интересно, жив ли он? Ох и в неприятную историю мы влипли. Ну да теперь ничего не поделаешь».

Неожиданно где-то вдалеке послышался рев моторов и лязг металла, которые явно приближались к нам. Еще несколько секунд — и на повороте главной улицы, в самом конце ее, появились две бледные светящиеся точки, потом еще две, еще…

«Боже милостивый! Да ведь это же гусеничные машины-амфибии! Это они так лязгают гусеницами!»

Бросив обмякшего нилашиста в кювет, мы обратились в бегство. Побежали мимо дома Клеменов, а затем по узкой тропинке свернули на огороды, и скоро темнота скрыла нас. Мы бежали прямо через кусты, и ветки царапали нам лицо, руки. Затем мы бросились через кукурузную делянку, сухие стебли которой издавали металлический шелест, когда мы их задевали. В нескольких местах пришлось прыгать через какие-то канавы. Возле колодца мы вдруг оказались по колено в воде.

— Стойте! — тяжело дыша, проговорил Фекете. — Черт возьми, ведь мы уже почти в болоте!

Нам только этого и не хватало в тот момент. Если мы нарвемся на жандармов, как мы им объясним, что нам здесь нужно?

— Назад!

— Куда именно?

Над нами с треском и шипением взлетела в небо зеленая ракета. И в тот же миг забили пулеметы, прочертив ночное небо горящими трассами.

Со стороны Рожамайора заухали минометы. Началась вечерняя «потеха».

Тем временем мы вышли на дорогу, что вела на виноградники. Идти дальше не было сил. Мы так устали, что в нас даже притупилось, а вернее сказать, почти совсем исчезло чувство страха.

Фекете устало опустился на землю. Он тяжело дышал, вытирая потный лоб рукавом.

— И все же нам нужно было пристукнуть его, тогда по крайней мере он нас уже не выдал бы, — сказал Бубик и тут же смачно выругался. — И винтовка ведь у меня в руках была! — продолжал он рассерженно. — Зачем, спрашивается, меня посылали на фронт? Зачем? Чтобы здесь, дома, вот такая шваль избивала честных венгров? Ну подождите, мы вам еще покажем! — И он угрожающе потряс винтовкой.

Мы оставили Бубика в покое. Пусть выскажется, он такой горячий и заводной.

Закурили, вглядываясь в темноту, которую время от времени разрывали вспышки взрывов.

В конце концов Фекете сказал, что нам, пожалуй, нужно вернуться в село и сделать вид, что мы ничего не знаем. Оружие спрячем, а сами потихоньку вернемся домой. Говоря это, он, видимо, думал о своей жене, беспокоился за нее. Ему так хотелось поскорее вернуться к ней, хотя сделать это было отнюдь не просто… Вспомнил о своем давным-давно просроченном отпускном свидетельстве, которое после девятнадцатого числа вообще уже не будет ничего значить, а исправить в нем дату еще раз просто невозможно. Что же ему делать? Ехать в часть? Хуже этого ничего и быть не может.

Бубик сказал, что гитлеровцы, видимо, утром вернутся в село, чтобы погнать нас копать для них новую линию обороны, найдут Годора, если он за это время не очухается и не уползет хоть на четвереньках в дом управляющего… Начнут разыскивать нас, найдут, конечно, а уж тогда добра не жди…

На рытье окопов нас в общей сложности было тридцать человек. Все они, кроме Келлера, люди надежные, которых можно не опасаться. Однако если гитлеровцы по-настоящему возьмут их в оборот, то, разумеется, никто не пожертвует собственной головой ради нас.

— Я не желаю, чтобы со мной поступили так, как с Пиштой Тотом, — откровенно высказался я.

Все молчали. Нам нужно было серьезно подумать о том положении, в котором мы очутились, и о возможности выхода из него, но так, чтобы за нас не пострадали наши родные.

В тот момент мне казалось, что я вижу перед собой серые печальные глаза мамы.

«Она наверняка проглядела все глаза, вглядываясь в темноту и думая о том, когда же я наконец вернусь домой. Она ждет меня. Ужин в маленькой кастрюльке стоит на плите, но она не дотрагивается до него: все ждет меня».

Стоило мне подумать об этом, как я сразу же почувствовал запах пищи, а рот моментально наполнился слюной. Мне казалось, что я чувствую тепло дома и все его запахи, слышу кашляющее тиканье наших стареньких ходиков. Хотелось вскочить и со всех ног броситься домой. Прибежать, сбросить пальто, вымыть руки и сесть к накрытому скатертью столу…

А утром придут нилашисты или жандармы, грубо застучат в калитку, в дверь, а затем, едва войдя в дом, спросят, что мы натворили.

Нет, этому не бывать.

Нет и нет!

Бубик погасил окурок.

— Я принесу ключ от нашего погреба, — вдруг негромко предложил он. — Несколько дней мы спокойно можем просидеть в нем, а там, смотришь, и русские придут. Во всяком случае, должны прийти. Принесем в подвал хлеба, сала, соли… Картошка там есть.