Унтер-офицер и другие

— А мы смастерим искроулавливатель, — не сдавался Бубик. — Из металлической сетки. Фери, ты же у нас техник, вот ты и сделаешь это.

— Сделать можно, была бы проволока.

Наговорившись вдоволь, мы попытались уснуть. Фекете вытянулся во весь рост и свалил ногами наши винтовки. Они упали на Бубика и ушибли его. После этого мы решили, что лучше продолжать разговор.

Заговорили о том, долго ли продержится в наших краях фронт. На эту тему можно было говорить двое суток подряд, она была неисчерпаема. С тех пор как линия фронта прошла по околице нашего села, все мы здорово просветились в военных вопросах. Однако, несмотря на это, ни один из нас не мог точно ответить на вопрос, долго ли продержится фронт, и тем более — долго ли будет продолжаться эта проклятая война…

Фекете высказал предположение, что здесь, за Дунаем, на северо-восточном, так сказать, «языке», гитлеровские войска вряд ли долго продержатся, потому что русские успешно наступают на Будапешт. Далеко на севере войска Советской Армии быстро продвигаются вперед, в Чехословакии они добились немалых успехов, на юге, на Балканах, гитлеровский фронт тоже трещит по всем швам, вот и выходит, что в наших краях гитлеровцы как бы оказались на своеобразном полуострове. Исходя из всего этого, ждать нам осталось немного, так как до нас основным силам советских войск осталось проделать каких-нибудь двадцать — тридцать километров, а тогда и наше село окажется в советском тылу.

Мы не без внимания слушали Фекете.

— Ну а что же будет потом? — спросил вдруг Бубик.

На этот вопрос, разумеется, никто из нас не мог ответить. Более того, мы не знали, чего именно хотим…

Я, например, хотел, чтобы поскорее закончилась война, чтобы везде смолкли пушки, чтобы прекратились взрывы, выстрелы, слезы и крики… Мне хотелось, чтобы нашу родную землю больше никогда не топтали сапоги немецкого солдата. И почему мы, венгры, должны поступать так, как хочет германское военное командование? Почему мы должны рисковать судьбой всей страны ради чуждых нам интересов? Я многого еще хотел, все даже перечислить невозможно.

Бубик отодвинул от себя сено и закурил.

— Говорят, — начал он, — помещичьему господству пришел конец. Потому что господство — это господство… Отец мой тоже не раз говорил, что у нас тогда другая жизнь наступит, когда не будет господ. А пока они существуют, у крестьянина не может быть хорошей жизни, потому что он не имеет земли. Вот и у наших господ Холлоши больше пятисот хольдов земли… Ну как же такое возможно? Все наше семейство Бубиков — а нас немало — за это время не смогло заиметь более четырех хольдов земли да вот этого крохотного виноградника, который, собственно, и виноградником-то еще не скоро станет. Если потом будет такая жизнь, как обещают, то тогда и мы можем надеяться на получение земли из имения Холлоши… — Бубик так разошелся, что начал размахивать руками. — Не думайте, что я лично о себе беспокоюсь. Мне что нужно? Мне и нескольких хольдов из пятисот хватит. Ну, скажем, пяти хольдов. К примеру, пять хольдов у Сильфаши, а там хорошая земля — чернозем. Ее в руку возьмешь, так сразу почувствуешь, как ладонь становится жирной… Пять хольдов — больше мне, ребята, не нужно. Тогда Яни Бубик… — Он не докончил фразы, тяжело вздохнул и, затушив окурок, тихо продолжал: — Одним словом, мы и сами не знаем, что будет завтра, какая будет жизнь.

Фекете зашевелился на своей подстилке.

— Какая бы жизнь ни была, — проговорил он, — а хуже той, что сейчас, она никак быть не может.

— Может или нет… — пробормотал Бубик. — В жизни все возможно, не сменять бы плохое на худшее.