Unknown

Он также специально обращал внимание на то, что идеальное — это всеобщее и в этом смысле все-обязательное для человеческой практики вообще, всеобщественное: «Несомненно, что “идеальное”, понимаемое как всеобщая форма и закон существования и изменения многообразных, эмпирически чувственно данных человеку явлений, в своем “чистом виде” выявляется и фиксируется только в исторически сложившихся формах духовной культуры, в социально значимых формах своего выражения (своего “существования”), а не в виде “мимолетных состояний психики отдельной личности…”» [1].

Однако только на этом разработка проблемы идеального, даже для специфических нужд эстетики, вовсе на заканчивается. Об этом свидетельствует, например, спор в эстетике между объективистами, которые считают красоту характеристикой самой природы (в духе созерцательного материализма), и субъективистами, которые рассматривают ее исключительно как характеристику человеческой деятельности (в худшем случае, человеческого восприятия, но этот случай уже не претендует на то, чтобы быть материалистическим подходом к проблемам эстетики), забывая о том, что эта деятельность не беспредметна, а осуществляется как «обмен веществ» между человеком и не просто окружающей человека природой, а материей как таковой.

Вопрос также стоит о реальности и действительности идеального (что не одно и то же, так как реальность может быть и недействительной) как измерения социальной жизни. Но не только ее, а материи вообще. А ведь вопрос этот не такой уж простой, и провести методологически-материалистическую линию в каждом отдельном случае бывает очень сложно. Соотношения между какими именно материальными процессами порождают идеальное и определяют его логику и его специфику как своего другого и этих материальных процессов, и материи вообще, если речь идет о чувствах?

Поэтому проблема идеального в эстетике должна стоять и как вопрос о необходимых и достаточных условиях существования и развития каких бы то ни было идеальных явлений, определяющих их логику. В том числе, и в той особенной предметности, которая относится к чувственному, и как вопрос о логике движения этих условий, и как вопрос о содержании чувственного, на чем настаивали и Э. Ильенков, и М. Лифшиц, и А.Канарский. «Чувственное — это не просто безразлично созерцаемая или воспринимаемая предметность деятельности человека. Это — особая предметность, прежде всего в том смысле, что с ней связано и обнаружение определенных ценностей существующего (будь то в виде свойств, качеств или особенностей вещей) и — что очень важно — обнаружение такого состояния человека, которое в отношении не только самого человека, но и общества выступает как подлинно непосредственное или по-человечески самоцельное» [2].

Тут важно отметить различие и даже противоположность предметности и вещности, хотя на эмпирическом уровне предметность может и выступать как вещность, и на протяжении долгого периода, когда вещи и движение вещей отделяются от движения людей (товарное производство), именно так и выступает. Но если вещность предполагает частичность деятельности, предметность чувственного предполагает преодоление частичности и частности, и только в этом случае мы имеем дело с «возгонкой» (по терминологии А.В. Босенко) ощущений, какими бы сложными они ни были, собственно к чувствам. Чувственность как раз и находится и существует не просто как идеальное или как материальное, а именно как переход одного в другое, как преодоление вещности в предметности человеческой деятельности. Таким образом, природа и сущностные силы человека делаются для него предметом только в преодолении частичности вещей, то есть в достройке человека до целостности на уровне общества, пусть даже сама по себе эта «достройка» чисто идеальна.

Этот процесс проходит за спиной его агентов, как взаимодействие разных видов отчуждения. Достройка до целостности есть восстановление общественного человека как целостного существа. Но если целостность утрачена, то есть человек отчужден от того или иного измерения своей собственной сущности, то и «достраивание» только и может проходить в отчужденной форме. Оно само может быть только особым видом отчужденного бытия сущностных сил человека. Притом эта разновидность отчуждения не только интегрирующая, но и находящаяся в отрицательной связи со всеми другими видами отчуждения, и только потому, что она находится в отрицательной связи именно со всеми видами отчуждения, она и может быть интегрирующей. Если бы такой достройки, такого «самовосстановления» не было на протяжении всей предыстории, то вообще невозможно было бы говорить об обществе как таковом, о движении общества, об акте порождения человека. Нельзя было бы говорить о закономерностях общественного развития как о ее собственных, определяемых и самополагаемых социальной, а не какой-либо другой формой движения материи.