Unknown

ЛЕЖА НОЧЬЮ В СПУТАННОМ аду своей постели, я выбирала способ умереть. Всеми фибрами души я страстно желала прекратить это существование. Являлось ли то, что лежало по другую сторону жизни, несказàнным блаженством или всего лишь милосердным забвением, но для меня неизвестность была бесконечно предпочтительней нынешней неизбывной мỳки.

Не могу сказать, что именно удерживало меня от простого и отчаянного шага. В конце концов, средства всегда были под рукой: пистолетная пуля или клинок, разнообразные яды – действующие мгновенно или вводящие в ступор.

Будто сумасшедшая, я обшаривала медицинский сундучок, вытаскивая баночки и бутылочки, оставляя маленькие ящички приоткрытыми, а дверцы распахнутыми. Пытаясь что-то найти, я судорожно перебирала свои знания и копалась в памяти столь же тщательно, как и в сундучке, в беспорядке вываливая флаконы, пузырьки и обломки прошлого на пол.

Наконец, я решила, что нашла их все, и дрожащей рукой расставила яды один за другим на столе перед собой.

Аконит. Мышьяк...

Столько способов умереть – есть из чего выбрать. Ну и на чем же тогда остановиться?

Эфир. Самое простое – хотя и не совсем надежное. Пропитать толстую салфетку составом, лечь и, положив на лицо маску, безболезненно уплыть прочь. Но всегда есть риск, что меня кто-нибудь обнаружит. Или, что в бессознательном состоянии моя голова завалится набок, либо от судорог салфетка упадет, и я просто-напросто очнусь и вернусь в этот полный боли вакуум бытия.

Я еще немного посидела, а потом, словно во сне, потянулась, чтобы взять нож, который небрежно оставила на столе после того, как резала льняные стебли. Джейми подарил мне этот нож; острый край блестел, пугающий и серебристый.

Это уж точно будет быстро и наверняка.

ДЖЕЙМИ ФРЕЙЗЕР СТОЯЛ на палубе «Филомены» и, наблюдая за беспрестанно ускользающей прочь водой, размышлял о смерти. По крайней мере, он перестал думать о ней применительно к себе, так как морская болезнь, наконец-то, – наконец-то! – отступила. Теперь его мысли стали более абстрактными.

Он подумал, что для Клэр смерть всегда была врагом, с которым обязательно нужно сражаться и ни при каких обстоятельствах ему не уступать. Как и Клэр, Джейми был хорошо знаком со смертью, но волей-неволей примирился с ней. Или думал, что примирился. Это как с прощеньем: невозможно простить однажды и забыть, надеясь, что больше не придется к этому возвращаться. Вот и мысли о смерти требуют постоянной практики. Принять идею собственной смертности и одновременно жить полной жизнью – парадокс, достойный Сократа. И, чуть улыбнувшись, Джейми подумал, что этот благородный афинянин полностью принял данный парадокс. (Сократ знаменит не только тем, как жил, а он проводил бесплатные беседы со всеми желающими получить новые знания, был образцом ясного ума и внутреннего спокойствия, но и тем, как принял свою смерть. Обвиненный в антигосударственной деятельности, философ как свободный афинский гражданин не был подвергнут казни палачом, а сам принял яд, вызывающий судороги, паралич и остановку дыхания. Перед смертью Сократ попросил принести в жертву Асклепию петуха, символизируя этим свою смерть как выздоровление, освобождение от земных оков. По мнению Сократа, данному освобождению душа философа не противится, благодаря чему тот спокоен пред ликом смерти. – прим. пер.)

Лицом к лицу со смертью Джейми сталкивался достаточно часто, – и помнил эти столкновения настолько живо, что понимал: есть более ужасные вещи – ведь гораздо лучше умереть, чем жить, оплакивая.

Он до сих пор испытывал некое ужасное чувство, более сильное, чем просто печаль, когда смотрел на свою сестру, маленькую и одинокую, и слышал в голове слово «вдова». Это всё как-то неправильно. Такое не должно происходить с ней: нельзя так жестоко терзать Дженни. Это походило на то, будто сестру резали при нем на части, а он был не в силах чем-либо ей помочь.

Джейми отогнал эти мысли и вернулся к воспоминаниям о Клэр и о том, как он тоскует по ней. Она словно пламя его свечи во тьме. В прикосновении Клэр – утешение и тепло, осязаемое не только телом. Он вспомнил, как, сидя на скамье возле башни в последний вечер перед ее отъездом, они держались за руки. И, ощутив по теплым быстрым толчкам крови в ее пальцах, как стучит ее сердце, он почувствовал, что его собственное сердце забилось ровнее.

Странно, как присутствие смерти словно призывало тех, кто с нею связан: давно забытые тени мелькали в сгущающейся тьме. Мысль о Клэр и о том, как он с первого же объятья поклялся защищать ее, напомнила ему о безымянной девушке.