Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И оставались они в хане пять дней, после чего изнуренная утомительною дорогой жена истопника заболела лихорадкой и немного дней спустя умерла. И умерла жена истопника в благости и милосердии Аллаха.

Даул Макан был очень огорчен ее смертью, потому что привык к этой доброй женщине, которая с такою преданностью служила ему, и душа его погрузилась в печаль, и обратился он к бедному истопнику, убитому горем, с такими словами:

— Не горюй, отец мой, все мы идем по одному пути, и всем доведется выйти в одну и ту же дверь.

А истопник обернулся к Даул Макану и сказал ему:

— Да вознаградит тебя Аллах за твое сострадание, о дитя мое! И пусть превратит Он наши горести в радости и удалит от нас печаль! И к чему предаваться нам огорчению, когда все предопределено! Встанем же и пойдем посмотреть на этот город Дамаск, которого мы еще не видели, потому что я хочу, чтобы ты наконец вздохнул с облегчением и был весел.

А Даул Макан сказал:

— Твоя мысль — приказ для меня!

Тогда истопник встал, и вышли они с Даул Маканом рука в руку и принялись медленно расхаживать по базарам и улицам Дамаска. Наконец подошли они к большому зданию, в котором помещались конюшни дамасского вали[33], и у дверей они увидели довольно много лошадей и мулов и множество верблюдов, стоявших на коленках, между тем как погонщики навьючивали их матрасами, подушками, тюками, ящиками и всякого рода кладью; и была здесь целая толпа невольников и слуг, молодых и старых; и все эти люди кричали и говорили, и стоял у них шум и грохот. И Даул Макан сказал себе: «Кто знает, кому принадлежат все эти невольники, верблюды и ящики?»

Потом он спросил об этом у одного из слуг, который ответил ему:

— Это подарки дамасского вали, они предназначаются царю Омару аль-Неману, а все остальное — ежегодная дань города Дамаска царю Омару аль-Неману.

Когда Даул Макан услышал эти слова, глаза его наполнились слезами и он прошептал следующие строки:

Когда в разлуке станут обвинять
Меня друзья за долгое молчанье,
Что я могу ответить им тогда?
Когда разлука в них сотрет и сгубит
Былую дружбу, что могу я сделать?
И если я с терпеньем все снесу,
Хоть я утратил все, и даже бодрость,
Могу ль ручаться за терпенье я?

Потом он помолчал с минуту, и в его памяти всплыли следующие стихи:

Свою палатку снял он и ушел,
Ушел далёко с глаз моих влюбленных,
Он от влюбленных глаз моих бежит,
Хоть от любви к нему я изнываю.
Вся красота исчезла для меня,
И не исчезло лишь мое желанье!
Увы! Увы! Увижу ли еще раз
Перед собой тебя я, о прекрасный?
Как много долгих горестных упреков
Ты должен будешь выслушать тогда!

А когда Даул Макан закончил, он заплакал. Тогда добрый истопник сказал ему:

— О дитя мое, будь же благоразумен! С великим трудом мы вернули тебе здоровье, а теперь ты хочешь снова заболеть от слез! Успокойся, молю тебя, и не плачь, потому что велика моя печаль, и я очень боюсь, что ты снова заболеешь!

Однако Даул Макан не мог удержаться от слез и, плача при воспоминании о сестре своей и отце, произнес следующие дивные стихи:

О, наслаждайся жизнью на земле!
Земля ведь вечна, жизнь же скоротечна.
Так возлюби ее и наслаждайся ей,
И чтобы лучше ею наслаждаться,
Не забывай, что неизбежна смерть.
О, наслаждайся жизнью! Быстротечно
Бывает счастье! Поспеши же жить
И не забудь, что всё — ничто пред жизнью!
Да, всё — ничто, и, кроме счастья жизни,
Ты на земле найдешь лишь пустоту!
Смотри на мир как на приют дорожный,
Где лишь недолго путник остается!
О, будь же, друг, лишь путником земли!

Когда же он закончил эти стихи, которым истопник хаммама внимал с восторгом, стараясь запомнить их и повторяя по нескольку раз, Даул Макан предался размышлению. Тогда истопник, не желавший мешать ему, сказал наконец:

— О молодой господин мой, ты, кажется мне, не перестаешь думать о твоем родном крае и о твоих родных!

Даул Макан сказал: