Туннель

Вульф сумел проложить себе дорогу. Он был богат, знаменит, он внушал страх, и министры финансов великих государств принимали его с большою предупредительностью. Он был здоров (только – астма) и мог удовлетворять свой аппетит и свою страсть к женщинам. И всё же он не был счастлив!..

Его несчастьем было то, что он всегда анализировал всё и что у него было время, путешествуя в пульмановских вагонах и на креслах палуб, раздумывать о людях, с которыми ему приходилось сталкиваться в жизни. У него был критический ум, и, сравнивая себя с другими людьми, он, к своему удивлению, приходил к выводу, что сам он – совершенно заурядный человек! Он не был личностью. Нет! Его отец, который отстал от него на две тысячи лет, был, несмотря на это, личностью больше, чем он. Он, Сам Вульф, был сначала австрийцем, потом немцем, англичанином, американцем. При всех этих превращениях он оставлял частицу своей кожи – и теперь что он такое? Да сам черт не скажет, кто он теперь! Его память, необыкновенная память, всё удерживавшая в себе, была его вечной совестью. Он знал с точностью, откуда он почерпнул ту или другую мысль, которую выдавал за оригинальный продукт своего ума, свою манеру говорить, смеяться, снимать шляпу, измерять взглядом человека, который надоел ему… Его важность, молчаливость, вот эта поза – всё взято у других людей. Он думал об Аллане, Гобби, Ллойде, Гарримане. Все они были настоящими людьми! Он считал их – даже Ллойда – ограниченными, ни о чем, в сущности, не думавшими, и всё же они были людьми – людьми, которые выделялись как индивидуальности. Он думал об Аллане, о достоинстве, с которым он держался и которое всеми признавалось. В чем оно заключалось? Кто мог сказать, почему все считали Аллана достойным уважения? Никто! Вульф часто наблюдал смуглое, покрытое веснушками лицо Аллана. На нем не было ни печати гениальности, ни особого благородства. Откуда же бралась у него его власть над людьми? Даже страх, который он внушал? Никто не мог сказать. У этого Аллана не было никакой позы. Он всегда был естествен, прост, был самим собой. И в то же время как он влиял на людей! Никто не мог и подумать нарушить его приказания. Одного его слова было достаточно, чтобы все повиновались ему.

Ну, конечно, эти мысли не всегда занимали Вульфа – не такой он был человек. Иногда лишь он отдавался им, когда ехал по железной дороге или на пароходе. Главным пунктом его размышлений было его отношение к Аллану. Аллан ценил Вульфа и относился к нему предупредительно, как к коллеге, но всё же он обращался с ним не так, как с другими, и Вульф это замечал.

Он слышал, как Аллан почти всех инженеров и служащих называл просто по фамилии и только его называл всегда: «Мистер Вульф». Из уважения к нему? О, нет, этот Аллан уважал только себя. И как это ни смешно, но самым сокровенным желанием С. Вульфа было, чтобы Аллан в один прекрасный день хлопнул его по плечу и сказал бы ему: «Алло, Вульф, how do you do?[21]» Но он напрасно ждал этого многие годы!..

И чем больше он думал об Аллане, тем яснее становилось ему, что он ненавидит Аллана. Да, ненавидит без всякой причины! Он желал, чтобы положение Аллана пошатнулось и чтобы Аллан очутился от него в зависимости. Разве это невозможно? Разве он, Вульф, не может стать абсолютным властителем синдиката? Ему надо для этого иметь только милли ард акций за спиной, тогда Аллан увидит, что такое Сам Вульф!..

Вульф закурил сигару и погрузился в свои честолюбивые мечты…

7

Эдисоновский биоскоп делал блестящие дела со своими туннельными фильмами, еженедельно выпуская новый фильм.

Биоскоп показывал черное облако пыли, вечно висевшее над товарной станцией «города Мака». Показывал множество вагонов, влекомых сюда тысячами дымящихся локомотивов из всех штатов Америки. Разгрузочные мостки, подъемные краны, лебедки работали над их разгрузкой. Другие фильмы изображали «чистилище» и «ад» с надрывающимися на работе людьми, а фонограф в то же время воспроизводил шум, который раздавался по всем штольням в двух милях от «ада». Хотя он передавался тут заглушенным, однако был всё еще так силен, что аудитория затыкала уши.

Биоскоп развертывал перед глазами зрителей всю библию современной работы. И всё в ней служило одной определенной цели – туннелю.

И зрители, десять минут назад восхищавшиеся ужасной мелодрамой, чувствовали теперь, что все эти пестрые, шумные, полные движения картины труда – не что иное, как сцены гораздо более величественной и могущественной драмы, героем которой является современность.

Биоскоп изображал эпос железа, более великий и сильный, нежели все поэмы древности.