– Спой нам что-нибудь, дитя! – сказал Ллойд, закуривая большую черную сигару. Эти сигары, приготовлявшиеся специально для него в Гаване, были единственной роскошью, которую он позволял себе.
Этель покачала головой:
– Нет, папочка. Аллан не любит музыки…
Темная голова Ллойда, похожая на голову мумии, повернулась к Аллану.
– Вы не любите музыки?
– У меня нет слуха, – ответил Аллан.
Ллойд кивнул.
– Впрочем, это понятно, – начал он с важностью старца. – У вас есть покоряющая вас мысль, и музыка вам не нужна… И со мной происходило то же в прежние времена. Но по мере того как я становился старше и у меня появлялась потребность мечтать, я внезапно полюбил музыку. Музыка существует только для детей, женщин и слабых голов…
– Фи, отец! – послышалось восклицание Этель, полулежавшей в качалке…
– Я наслаждаюсь привилегией старческого возраста, Аллан! – продолжал Ллойд. – Впрочем, Этель воспитала у меня музыкальный вкус, моя маленькая Этель, которая сидит вот здесь и насмехается над своим отцом…
– Разве папа не мил? – воскликнула Этель, взглядывая на Аллана.
Затем после короткого шутливого спора между отцом и дочерью, в котором Ллойд был окончательно разбит, он вдруг сам заговорил о туннеле:
– Ну, как идет дело с туннелем, Аллан?
По всему было видно, что Этель уже раньше говорила об этом с отцом и хорошо подготовила почву…
– Немцы хотят наладить правильное воздушное сообщение между Европой и Америкой, – заметил Ллойд. – Вы увидите, Аллан, что дела опять начнут развиваться!
Наступил подходящий момент, и Аллан сказал уверенно и просто:
– Дайте мне ваше имя, мистер Ллойд, и я начну работы завтра же!
Ллойд задумчиво возразил:
– Я давно уже собирался сделать вам соответствующее предложение, Аллан! Даже хотел написать вам об этом, когда вы уехали. Но Этель сказал мне: «Подожди, пока он сам придет к тебе». Она мне не позволила…
И Ллойд торжествующе взглянул на дочь, довольный, что нанес ей удар. Но на лице его появилось выражение испуга, так как Этель вдруг вскочила в негодовании, побледнев до уголков рта, и крикнула, сверкая глазами:
– Папа, как ты осмеливаешься говорить так обо мне?!
И она сердито вышла из комнаты, хлопнув дверью так, что весь зал задрожал.
Аллан сидел бледный и безмолвный: Ллойд ее выдал!
Ллойд с недоумением и тревогой вертел головой.
– Что я сделал? – бормотал он. – Ведь это же была только шутка. Я ничего не имел в виду. Что я сказал дурного?.. О, как она может сердиться иногда!..
Старик старался овладеть собой и казаться по-прежнему веселым.
– Ничего, она опять придет, – заметил он тихо. – У нее такое прекрасное сердце, Аллан! Только она вспыльчива и своенравна: характер покойной матери. Но через минуту она уже успокаивается, становится около меня на колени, ласкает меня и говорит: «Прости, папа, сегодня я не в духе…»
Качалка, на которой сидела Этель, еще продолжала раскачиваться. Невидимый фонтан еле журчал… На улице гудели автомобили, как пароходы в тумане.
Ллойд смотрел на Аллана, безмолвно сидевшего в кресле. Затем он перевел глаза на дверь и прислушался. Через несколько минут он позвонил.
– Где мисс Ллойд? – спросил он.
– Мисс Ллойд ушла в свою комнату…
Старик опустил голову.
– Ну, мы ее больше не увидим сегодня, Аллан! – сказал он немного погодя упавшим голосом. – И завтра я ее тоже не увижу. А без Этель день для меня потерян. У меня нет ничего, кроме Этель…
И он долго качал своей маленькой лысой головой…
– Обещайте мне, что вы придете завтра, Аллан, и мы умиротворим Этель. Кто может понять девушку?.. Если бы я только знал, в чем моя вина!..
Ллойд был удручен. Умолкнув, он сидел с поникшей головой и производил впечатление потрясенного отчаянием человека.
Аллан встал и, попросив извинения, простился с Ллойдом.
– Я вам испортил настроение своей глупостью, – сказал Ллойд, подавая Аллану маленькую, мягкую, как у женщины, руку. – Она так радовалась, что вы пришли! Она была в таком прекрасном настроении! Весь день она называла меня «папочкой»…
И Ллойд остался один в полутемном пальмовом зале, такой маленький в этой огромной комнате!.. Старый… покинутый всеми человечек!..
Между тем Этель в своей комнате изорвала с полдюжины носовых платков от стыда и гнева, осыпая упреками отца:
– Как он смел сказать!.. Как он мог только!.. Что теперь подумает обо мне Аллан?..
Аллан надел пальто и, кутаясь, вышел из дома Ллойда. Он отказался сесть в ожидавший его автомобиль Ллойда и медленно пошел пешком по авеню. Бесшумно, мягкими хлопьями падал снег, и почти бесшумны были шаги Аллана по снежному ковру…
Горькая улыбка блуждала на губах Аллана. Он понял! Сам он по своей натуре был простым, искренним человеком и редко думал о мотивах, руководивших теми или иными поступками ближних. У него не было никаких страстей, и он не понимал их у других.