Царский угодник

Она уже отчаялась, думая, что усталости, как и боли этой, никогда не наступит конец, что жизнь ее отныне будет состоять только из этого, из усталости и боли, и цвет времени раз и навсегда обрел один устойчивый тон – кровянисто-багровый, душный, из которого не дано выбраться, но вот боль отпустила, влажные пролежни, постоянно сочившиеся сукровицей, опали, и у Вырубовой появился вкус к жизни.

Царица с дочерьми продолжала постоянно бывать у нее. Александра Федоровна скучала без фрейлины, да и не было у нее другого близкого человека, которому она могла бы доверить все, что творилось у нее в душе, и вообще императрица сделалась замкнутой, раздражительной, она постарела и сдала без мужа, находившегося на фронте, боялась жить и Царском Селе. Но жить надо было, иного места на земле для нее не существовало.

Она не могла себе позволить то, что, например, позволяла царица-мать, та, едва в российской столице становилось дымно и опасно, подхватывала свои чемоданы и исчезала в Дании – пережидала там, на родине предков, смутную пору.

– Мне неинтересно смотреть, как у вас тут жарят шашлык, – говорила она, – вернусь, когда от шашлыка не то чтобы необглоданных косточек не останется – когда они уже будут выметены и скормлены собакам.

Царь в прежние времена тоже следовал ее рецепту, но только на свой лад и менее успешно – он вместе с женой переселялся на яхту «Штандарт» и уплывал в море, пережидал там «дымные» времена вместе со всей семьей, а вот Альхен одна, без него, этого сделать не могла. Ей оставалась участь царскосельской затворницы.

Как-то отец привел на квартиру Вырубовой высокого гладкокожего мужчину с широким, как блюдо для супа, лицом и маленьким влажным ртом, мужчина был огромным, сильным, с короткопалыми могучими руками и безмятежно-добрым, почти детским взором.

– Вот, Анечка, – сказал Вырубовой отец, – это санитар из госпиталя, большой умелец – учит ходить тех, у кого плохо с ногами…

– И получается? – Вырубова слабо улыбнулась.

– А как же, барышня! Еще как получается! – добродушно пробасил огромный мужчина. – Клиенты потом танцуют польку и вальс. Зовут меня Жуком.

– Что-то я не поняла. – Вырубова наморщила лоб. – Каким Жуком?

– Ну, Жук, Жук… Который с маленькими, твердыми крылышками. Летает… Это фамилия у меня такая – Жук! – Он участливо сморщился, спросил по-свойски, на «ты», что очень понравилось Вырубовой: – И сколько же ты так пролежала?

– Без малого полгода.

– Це-це-не, – жалобно и звонко, будто огромная птица, процекал санитар, – все, завтра будем прилаживать костыли. Та-ак, я извиняюсь. – Санитар пальцами измерил кровать, на которой лежала Вырубова. – Так-так-так! Все ясно! Завтра из госпиталя привезу вам «ноги»!

– И коляску, – добавил отец,

– И коляску.

Лицо Вырубовой дрогнуло, глаза сделались влажными.

– В церковь очень хочется, – сказала она, – я так давно не была в церкви.

– В церкви, барышня, мы с вами обязательно побываем – обещаю! Первым делом… Как только на коляске сидеть сможем. – Жук говорил медленно, тщательно подбирая слова – видать, в детстве у него был дефект речи, он одолел его, но след этой борьбы остался в нем навсегда, и хотя дефект речи был исправлен, он продолжал с ним бороться, что придавало огромному санитару некий гимназический шарм – и не только в лице и в речи, но и в манере поведения, в поступках, возможно, это даже определяло и его жизнь, Вырубова стерла слезы с глаз, улыбнулась:

– Скорее бы!

На следующий день санитар принес два ладных, покрытых свежим лаком костыля.

– Вот, барышня, прошу любить и жаловать. Новые «ноги». Вот эта, что подлиньше, – правая, а что покороче – левая.

– Почему такие разные?

– Для равномерной нагрузки. Вот. Левое плечико у вас, барышня, опущено, оно ниже правого. Поэтому и костылики разные, один выше, другой ниже. Чтоб не уставали…

Что-что, а усталость была ей хорошо известна, она ноющим свинцом наполняла ее тело, Вырубова невольно застонала.

Санитар внимательно поглядел на Вырубову, все понял, сделал успокаивающее движение.

Он оказался очень внимательным и толковым учителем, этот огромный санитар с большим округлым лицом, от него исходило спокойствие и вкусно пахло хлебом. Через две недели Вырубова не только смогла подниматься с постели и перемещаться в коляске, она сумела сделать несколько десятков шагов с костылями.

Побывала она и в церкви. Стоя перед иконой Божией Матери, долго спрашивала, за что же ей Господь уготовил такое наказание, за что ввергнул в боль и в худые мысли о скором конце?

Санитар Жук сделал свое дело – научил ее сносно передвигаться на костылях. Жизнь для Вырубовой вновь обрела свои прежние краски, все встало на свои места, и она вскоре приехала к своей покровительнице, подключилась к делу, которым та решила заняться всерьез, – к управлению Россией. Занимался этим и Григорий Распутин.