Царь-Север

Мастаков шагнул вперед и сообщил доверительным тоном:

– Жениться я надумал, понимаете. На дочке Глухаря. Снежана. Может, знаете?

– Как не знать? Снежанка – крестница моя.

– Ну-у! – обрадовался Абросим. – Так мы почти родня.

– Не прошло и дня, а уж родня… Глухарь живет в Пихтовке. – Кержак рукою показал на чернолесье. – А деревни Глухоманки тут не найдете днем с огнем. Это всё большевики! – Мужик опять угрюмо сплюнул под ноги и пошел по берегу, громыхая сапогами по камням. – Глухомань! – ворчал он. – Это раньше была глухомань. А теперь тут – как на проходном дворе… Глухомань! Это всё большевики. Не от большого ума…

7

Сибирское золото – енисейское в частности – скромненько эдак сверкнуло перед глазами русского читателя. Вынь да положь нам, дай-ка россыпи заморского Клондайка! А у самих под боком такие были россыпи – глаза рассыпались у золотарей: не знали мужики, что ухватить сначала, что оставить на «потом». Такая золотая лихорадка потрясала берега енисейского севера, такие страсти кипели тут – рыба варилась живем в золотоносных притоках. Такие были куражи по здешним городам и весям, что куда тебе с добром! «Имел бы я златые горы и реки, полные вина…» Всё это было тут сполна. Пижоны, авантюристы, разбойники и романтики – все погуляли здесь, покрасовались в шелковых шароварах, в сафьяновых сапогах с бархатными портянками. Здесь коней ковали чистым серебром! Здесь мальчишки из рогатки воробьев стреляли самородками. Мужик здесь позолоченным гвоздем зашивал дыру в заборе, гвоздил сортир, телегу, люльку или домовину. Здесь глухари в преддверии зимы по берегам паслись, клевали роскошные россыпи – вместо речного камня.

Один такой глухарь – пушистый кошелек, набитый золотом, – чуть не довел до безумия доброго молодца, которого звали Ерофеем, Ерофейкой.

Дерзкий был парнишка. Отчаюга. Счастье и удачу пытал в старательских артелях на Енисее. Работал азартно, землю рыл – кроты ему в подметки не годятся. Увлекался так, что ни жратва, ни перекур – ничто не надобно. Дай только землю зубами погрызть, докопаться до сверкающей жилы, а потом-то уж и вовсе не докричишься до Ерофейки, не дозовешься, хоть из ружья под ухом бей.

Однажды Ерофейка ползал по распадку, процеживал золотоносный ручей. Увлекся так, что не заметил зверя. Громадный медведь бурой глыбой стоял в протоке, пудовыми лапами рыбу глушил. Ерофейка спину распрямил, глаза поднял, но толком-то не увидел. Думал, мужик перед ним, кто-нибудь из артели. Ерофейка, глядя в ручей, подошел поближе и говорит: дай, мол, дядька, закурить. А медведь как пасть разинул, так Ерофейка на всю жизнь покончил с куревом – сам признавался позднее. Убегая от медведя, золотоискатель заблудился. Несколько суток шарашился по тайге. Брел по берегу ручья. Чей-то шалаш увидел. Подошел и ахнул. Матерь Божья… Перекрестился. Два старателя в крови лежат. Окоченели. Камни и трава забрызганы брусничинами загустевшей крови. Битва, похоже, была серьезная. Таганок перевернут – похлебка залила костер. Ствол сосны у шалаша раздолбан дробовым зарядом. Нож блестит. Промывочный лоток валяется. Видно, кто-то подкараулил старателей, ограбил.

Чуть не стошнило Ерофейку. Попятился, обошел стороной. Хотел уж было дальше двигаться, но увидел ружьецо – накрепко зажато в посиневшей руке молодого старателя. Не глядя на покойного, Ерофейка отобрал кое-как, выломал ружье из мертвой закаменевшей длани. Прошептал, крестясь: «Прости меня, Осподи! Ему ружжо без надобности, а я хоть прокормлюсь… Правда, зарядов мало, всего три штуки».

Первым патроном Ерофейка подстрелил длинноухого русака. Сожрал почти сырого, не дал дожариться, так изголодался. На вторые сутки – вторым зарядом – только воздух продырявил, промашку дал. А третий, последний, патрон решил приберечь до последнего. Хотел сыскать серьезную добычу, но ничего такого, как назло, не попадалось. А кишки уже прирастают к спине. В глазах мутится, ноги еле-еле шаркают. И когда он услыхал глухаря на токовище, плюнул: «Черт с ним, с последним патроном! Подстрелю, зажарю, а утречком, глядишь, приду в артель. Уже как будто близко, берега знакомые».

Подкрался к токовищу. Полз на пузе, а там с голодухи урчит, рычит. Как будто зверь – не человек – по траве, по камням волочется.

Теплый вечер землю обнимал. Ласковый дождь поклевал по тайге. Над вершинами – красной глухариной бровью – догорала свежая майская заря. Токовище находилось среди высоких богатырских кедров. Токовище дикое – никто здесь глухарей не беспокоил испокон веков, судя по тому, что они самозабвенно токовали не только на деревьях – на земле.