Царь-Север

На ней были какие-то нехитрые унтайки, зимнее пальтишко на «рыбьем меху».

– Холодно? – спросил пилот.

– Нет… ничего. Костер хороший.

– Чайку еще налить?

– Не откажусь.

– Пейте, а я пока пойду, рацию включу.

Эфир помалкивал, только что-то сухо шуршало и потрескивало.

Морозная ночь обступала костер. Кедры, сосны бухали, резко разрываясь, пугая птицу, прикорнувшую среди мохнатых веток. Неподалеку береза лопнула, да так, что летчик невольно вздрогнул.

– Ого! Как из ружья!

Снежана, привыкшая к подобным выстрелам, сказала, глядя на березу:

– С годами там, на месте свежей раны, чага вырастет.

– Какая чага? Что за чага?

– Черный березовый гриб. Крепкий такой. Как железный.

Увлекаясь, девушка стала рассказывать о сибирской тайге, о травах и ягодах.

– Откуда вы все знаете? – удивлялся летчик. – Вы не колдунья случаем?

– Я в тайге родилась.

– А я на море. На Каспийском… Куда Волга впадает.

– Красиво там? – спросила девушка и тут же ответила себе: – А у нас красившее…

– Красивее.

– А?

– Да, у вас даже лучше, – согласился летчик. – На море – что? Там постоянная жара. А тут… – он улыбнулся, – не вспотеешь.

Над головою шум шмеля почудился. В небесах – среди зернистой россыпи созвездий – проплыли габаритные огоньки самолета, скрывающегося за кромку тайги. Мастаков побежал, стараясь попадать в дырки от прежних следов. Рацию включил. И на этот раз ему ответили. Турбовинтовой какой-то вышел на связь. Мастаков попросил немедленно передать в Красноярск, что он, борт № 430707, произвёл вынужденную посадку у горы № 810, широта и долгота такая-то…

Летчик вернулся веселый.

– Черноглазая! Теперь не пропадем! – подмигнув, заверил пассажирку. – Еще чайку?

– Благодарю! – сухо сказала девушка, опуская ресницы, тени в подглазьях задрожали хвоинками.

«Ишь ты! Строгая! – отметил. – Это хорошо».

– А вы не учительница? – он вылил остатки чая. – Давайте познакомимся. Меня зовут Абросим. В честь прадеда. А вы? Снежана, я уже знаю. Редкое имя. Хорошее… Как раз для Сибири.

– Ничего, мне тоже нравится.

– А мужу вашему?

Яблочный румянец показался на её щеках.

– Я не замужем…

– Такая красивая – и не замужем?

– Пейте. Остынет… – Она глазами показала на кружку. – Что же вы, товарищ летчик, летаете с неисправным мотором?

– Кто вам сказал, что неисправный? Это я нарочно… с вами познакомиться.

– Ой? – не поверила. – Ну, вот и познакомились. Можно дальше лететь.

Летчик руками развел.

Посмотрев друг на друга, они вдруг – вместе, как по команде – рассмеялись. Потом притихли, мечтательно глядя на огонь. А потом непринужденно и весело разговорились, ощущая необычайную легкость в общении. Так бывает, когда в мире происходит встреча родственных душ.

* * *

Ночные созвездья, бледнея и отступая, опрокинулись за горизонт. Побледнели тени у костра, который с жадным хрустом сожрал все запасы дров, сделанные с вечера.

Прогорая до арбузной мякоти, последние бревнышки, искря и постукивая, упали, откатившись друг от друга. Костер, как барин – как барон в малиновой рубахе! – вальяжно развалился на оттаявшем снегу. И так же, как барон – барон Мюнхгаузен – костер сам себя за рыжие вихры попытался вытащить из снежной ямы, прогоревшей до земли. Утомленно ухнув, огонь упал, выдыхая угарный сизоватый дымок. Зашипел на сырой каменистой земле, расколотой морозами, проштопанной бледно-зелеными травяными нитями, среди которых слитком золотым лежали березовые смерзшиеся листья с багровым накрапом. Снег, остывая, серым алебастром твердел по краям кострища.

– Утро! – удивилась девушка, оглядываясь. – Как время пролетело!

– Мигом…

Небо засинело на востоке. Обломились длинные лучины искрящихся звезд. Мироздание, такое близкое впотьмах, отодвигалось от Земли. Зато мороз – придвинулся вплотную. Мороз под утро как сдурел. Завернуло – градусов под семьдесят. (Такое ощущение.) Матово мерцающая металлическая обшивка самолета потрескивала. На каждой заклепке мороз наклепал алюминиевую шляпку твердого инея. Лобовое стекло расписано серебристой инкрустацией. Даже внутри мотора что-то стеклянно пощелкивало, то ли сжимаясь, то ли разрываясь в чудовищных лапах мороза.

Снежана побледнела, веснушки пропали. Заиндевелые брови и ресницы ещё больше оттеняли черноту крупных доверчивых глаз, таящих в глубине самородные золотинки – признак жизнерадостной, жизнестойкой натуры.

– Замерзла?

– Маленько. А у тебя щека побелела. Вот здесь. Потри. Потри.

– Боюсь.

– Что? Больно?

– Дырка будет.

Они уже были на «ты». И очень хорошо им было здесь, на диком берегу.

– Снежана, а ведь мы с тобой уже встречались. Я вспомнил.

– Где? Когда?

– В поезде. Вы ехали с отцом. Он про пихты рассказывал. Я тогда сразу… кха-кха… Я даже хотел стоп-кран сорвать…

Снежана смутилась и вдруг сказала:

– Лучше давайте потанцуем. Погреемся…

Он в недоумении пожал плечами. Потом повернулся и шутливо прокричал в тайгу:

– Маэстро! Музыку!

И на поляне «заиграл оркестр», слышимый и видимый только им двоим. Абросим – как пижон – демонстративно подошел к Снежане. Тряхнул заиндевелыми кудряшками. Шапка слетела под ноги девушке.

– Разрешите?

– Не разрешаю.

– А что вдруг так?