Царь-Север

– А я ведь знал! И не сказал!

– Что ты знал? – спросил водитель.

– Что утонут…

На Мастакова посмотрели – как на больного. Потрясение было очень сильное, немудрено заболеть…

* * *

В Енисейске он впервые в жизни – коряво, неумело – перекрестился на золото Божьего храма. Переступил порог. Зажженную свечку робкой рукою втиснул в бронзовое гнездышко и отодвинулся: дескать, я не я, и свечка не моя. Долго смотрел на жаркий лепесток с голубоватыми прожилками. Думал и не мог додумать, не мог представить: сейчас его в живых уже не было бы, окажись он в том веселом вездеходе. Странное ощущение своей гибели и ощущение «дарованной жизни» – долго щемило душу, подталкивало к переосмыслению земного бытия. Жизнь показалась невероятно прекрасной. Жизнь предстала перед ним в первородной своей красоте, словно с неё сорвали серую завесу.

…Оживленная весна шагала по Сибири, дышала распахнуто, нежно. Под солнцем догорали последние снега, истаивали сизыми дымками. На каменистых водоразделах вертелись ручьи, пробиваясь к Енисею, вспухающему глыбами льда. Издалека глыбы те напоминали китов, неведомо как доплывших сюда. В таежных урманах просыпался медведь; зевал, потягивался – трещали слежавшиеся косточки; поднимался – чугунною башкою проламывал потолок берлоги, откуда капало «за воротник».

Посиневшая пухлая беременная река в назначенное время разродилась шумным, горластым половодьем. На излучинах за островами образовались гигантские зажоры. Лед бабахал, кусками взлетая в небо – точно из пушек палили, салютуя в честь майской Победы. Первая чайка всплеснулась над Енисеем, словно девочка вдали взошла на береговую крутизну – белым платочком взмахнула, встречая весну. Шумел, громыхал ледолом, очищалась вода. Пароход в верховьях поднимал якоря – самый желанный первый пароход, несказанная радость, некалендарный праздник всех прибрежных сел и деревень.

Щеголеватые скворцы с небес посыпались на крыши Енисейска. Начались разборки, драки. Нахальные скворцы «за грудки» хватали воробьев, выгоняли из теплых тесовых домиков… Ах, бедолаги воробьи, эти преданные жители Сибири, всякий раз по весне ощущают «предательство» сибиряков, пускай не всех, но многих. Скворца в Сибири ждут, ждут с нетерпением. Скворец – краснобай, он расскажет, он с три короба наврет о жизни за горами, за морями. Лаково лоснясь на солнце, угольный скворец хозяином садился на порог чужой избы – скворечни. От восторга взмахивая полураскрытыми крылышками, вытягивая шею и зажмуривая бусинки глаз, скворец самозабвенно поет, верещит, словно звонкой вязью вышивает голубой лоскуток небосвода. Потом скворец за дело принимается. Обустраивает избу, наводит порядок, чистоту. Стебли тысячелистника таскает, стебли грубого золотарника, дикой моркови; дошлый скворец, он знает – эти растения дезинфицируют гнездышко. С восходом солнца угольный скворец летел туда, где земля – на берегах и островах – оперялась малахитовой травой, укрывалась липким изумрудом листьев.

Потрясенно глядя на птиц, на траву, на первые листья, Абросим думал о том, что все это могло бы уже не касаться его, покоящегося где-то на дне Енисея. Но поскольку он живой, здоровый – значит, нужно радоваться жизни.

Радуйся! Именно об этом пели чистые ребячьи голоса на церковных хорах, когда он снова переступал порог Божьего храма. Радуйся! Радуйся каждому дню – будто первому дню, спеши сказать пресветлое сердечное словцо первому встречному, и пускай твоя душа будет распахнута для доброго дела…

4

Зима в Енисейске – дремучая белая сказка. Снегу всегда насыпается – по самые трубы. День или два не почистить улицы – не протолкнешься хоть на машине, хоть на санях. К середине января городок изумительно преображался. Избы, деревья, заборы, баньки – не узнать. Снег на карнизах свивался, спекался в белые калачи. Свисал тяжелою белой парчой. Снег серебром заваливал обрывистый берег, где зимовали опрокинутые лодки. Первозданный чистый снег расстилался – на десятки и на сотни километров, он вселял уверенность и веру в чистоту человеческих помыслов… Для Абросима – человека с юга – сибирские снега стали настоящим откровением. С годами у летчика появилась потребность в этой первозданной белизне. После грязной слякотной осени, после шумных скандальных листодеров и сиротливой опустошенности лесов и окрестных полей – хотелось как можно скорей глазами убежать, нырнуть в чистоту и поднебесную святость сибирского снега. И не случайно там, в снегах Сибири, повстречалась Снежана – любовь.

…В ту зиму он работал на выборах местных властей. Барражировать приходилось по всему таежному району – и в Ярцево, и на Подкаменную Тунгуску. Однажды пришлось лететь в самую дальнюю точку – Медвежий Угол. Так не хотелось лететь – далеко, морозы давят. В такую пору хорошо у натопленной печки сидеть, умную добрую книгу читать. Печка с золотыми угольками – это здорово. Однако полетел. Находясь на высоте, прислушался к мотору и подумал: «Обороты очень странно гуляют! Сто оборотов вперед – сто назад, сто вперед – сто назад… Что такое?»