Царь-Север

Снежана развязала платок, выпуская на волю черные вьющиеся волосы. Придремнула у иллюминатора, улыбаясь чему-то. Мастаков мельком посмотрел на пассажирку. Платок упал на плечи и открывшееся лицо с золотистым веснушчатым накрапом – почудилось ему знакомым. Он еще раз посмотрел. И почувствовал под сердцем сладкую дрожь. Отчего-то нахмурился. Потом улыбнулся, вспоминая милиционера, кулаком стучавшего по воздуху в городском полночном парке: «Эти бабы, черт возьми! Бомбить! Бомбить их надо всех!»

Мастаков посмотрел под крыло и решил двигатель опробовать на полных оборотах. Когда-то нужно выяснить, в конце концов, почему он капризничает. И самолет пошел на полном взлётном режиме. И в моторе что-то загремело…

«Ох, ё… ёлки зеленые! Шатуны оборвало! – понял он. И сердце тоже – чуть не оборвалось. – Зачем газанул? Летел бы себе потихоньку…»

Мастаков закричал по рации:

– Кто меня слышит?! Ответьте!

Никто не слышал. Тишина в эфире. А самолет между тем стало крупно потряхивать. Флаттер. Взволнованно покусывая нижнюю губу, он лихорадочно думал: «Надо срочно садиться… Куда?» Кругом была тайга – плотная дремучая стена, обмазанная штукатуркой инея. Он прищурился, глазами порыскал по курсу. Ни полянки нигде, ни проплешины. Вот повезло! Он развернулся, мягко заваливая самолет на левое крыло. Пошел назад, к реке, или теперь уж – куда успеет…

Возле горы, на карте помеченной как высота № 810, Мастаков решил сделать вынужденную посадку: давление приближалось к нулю. Правда, когда он газ прибрал – давление выросло, и летчик обрадовался. Может, ничего еще? Прорвется? Но когда прибавил газу, – давление упало. Значит, все-таки надо садиться. Тут не поможет русское «авось!» Был бы летчик один, рискнул бы, а то ведь за спиною – спящая красавица…

Стремительными крыльями снимая «сливки» с больших сугробов, ломая вихры тальника, торчащего там и тут, самолет метров сорок проплыл по поляне. Остановился – в аккурат в полуметре от сосны, точно отлитой из бронзы, местами чуть позеленелой от старости.

Куропатка, на ночь зарывшаяся в снег, выпорхнула из-под одеяла. Опустилась на фюзеляж. Нагретый алюминий «укусил» куропатку – заполошно взлетела, со страху оставляя бяку из-под хвоста. На лобовое стекло медленно, сонно опустилось перышко.

Глазами измеряя расстояние до бронзовой сосны, Мастаков покачал головой. Еще немного и эта бронза была бы – как памятник ему. Абросим вытер пот со лба, волосы поправил и натянул «дежурную» улыбку. Надо идти, успокаивать пассажирку, соврать ей что-нибудь, напеть: «Все хорошо, прекрасная маркиза!»

Только что проснувшись, «маркиза» удивленно посмотрела в иллюминатор.

– Уже прилетели? Так быстро?

Летчик усмехнулся.

– Станция Березай, кто хочет, вылезай!

– А где мы? – Девушка прижалась носом к иллюминатору. – Еще не прилетели?

Косматый вечер из тайги выползал на поляну, где стоял самолет. В морозной чистой вышине звезды загорались, помигивали, переливаясь то бирюзовым, то розовым. Глубокий голубоватый покой пластался по-над землею. Только мороз вдали, в деревьях колобродил, ледяной колотушкой постукивал. Мастаков посмотрел на термометр и присвистнул. За бортом придавило – до минус пятидесяти четырех. А что будет ночью? Самолет с каждой минутой остывал, пощелкивая. Горячий воздух, как медуза, плавал, шевелился над мотором. А дальше – по голой обшивке – мороз уже втыкал заиндевелые иголки между зазорами и заклепками.

– Надо срочно разводить огонь! – встревожился летчик. – Вы посидите, я мигом…

Он выпрыгнул из самолета. Под пухлым снегом затрещали ветки. Провалился – почти по грудь. Попробовал шагать, но бесполезно. Лег на белопенную волну, и поплыл вразмашку, отплевываясь от белой студеной пены. Запыхался. Пополз на карачках. Наломал сухих смолистых веток, плавая и ползая от дерева к дереву. Так запурхался, аж сердце колотилось где-то в глотке. Ну и снег! Метра два, если не три! Вот это навалило, начертометелило…

Абросим стал огонь разводить на поляне. Чуть улыбнулся, глядя на крохотный огонек, напоминавший цветок азиатской купальницы, а попросту – жарок. (Хорошее это сибирское слово нравилось летчику.) И пассажирка в иллюминатор смотрела на «сибирский жарок». Мастаков заметил краем глаза – и обрадовался, как мальчишка; он ведь запалил костер одною спичкой.

«Жарок» расцвел, поднялся. Рыжая хвоя искристо пыхнула, разгорелись смолистые ветки. И вот уже целый букет из жарков затрепетал на снегу. А через пять, через десять минут пламя заклубилось красно-желтым шелестящим соломенным стогом. Темнота, сгустившаяся было, отодвинулась от самолета. На душе у летчика потеплело, повеселело. Снег маслянисто подтаивал по краям костра.

«Масло!» – вдруг спохватился.

Сливая масло из двигателя, он вспомнил про НЗ. Достал. Надо было пассажирку покормить и самому подкрепиться. На голодный желудок скорее замерзнешь.

Хмуровато рассматривая экипировку девушки, летчик сказал с досадой:

– Ну, вы и собрались в дорогу! Так легко оделись. Можно сказать, легкомысленно. Как будто на прогулку в клуб – через дорогу перейти.