Царь-Север

Скоро тяга пропала, но Абросим был уже внутренне готов. Он заранее присмотрел пологую полянку – елань у берега. Спланировал, да не совсем удачно. «Полосы» не хватило для нормального приземления. Полянка лишь с воздуха казалась ровной, а на самом деле – наклон к реке. Самолет на лыжах стремительно скатился под уклон – чуть крыло не разодрал о сухую листвяжину, торчавшую на краю поляны. В последний момент Мастаков, работая закрылками, умудрился избежать корявой лиственницы.

Пташка Дрозд следом плюхнулся. Дал при посадке сильного «козла» – налетел на пенек, затаившийся под сугробом.

– Что случилось? – заволновался Дроздовцев, подходя.

– Бог его знает…

– Давай посмотрим.

Раскаленное железо обжигало. Пощелкивало на морозе.

– Кажется, вот она… причина! – определил Мастаков. – Из пяти цилиндров четыре не работают.

Пташка Дрозд, вытягивая губы, издал какой-то изумленный птичий пересвист.

– Как ты еще летел?

– Сам удивляюсь!

– А техник твой? Куда смотрел?

– Всё было нормально перед взлетом. Видно, болячка глубоко сидела.

Сдвигая шлем на брови, Дроздовцев почесал загривок. Посмотрел по сторонам.

– Ты ничего не слышишь, командир?

– Нет. А что?

– Звон какой-то…

Мастаков покрутил головой. Глаза на мгновенье прикрыл.

– Да, что-то есть… – согласился. – Тихо тут. В ушах, наверное, звенит.

(Чуть позднее он поймет, что позванивали колокольчики на «священном дерево» тунгусов неподалеку.)

Потоптались кругом самолета. Покурили.

– Командир, – спросил Дроздовцев, – что будем делать? Может, я за подмогой сгоняю?

– Давай! – Мастаков убрал промасленную тряпку, снегом руки протер, словно белой ветошью.

– А ты? Здесь будешь куковать?

– Почему? Я дверь закрою и пойду по бабам…

Дрозд улыбнулся.

– Может, деревня какая поблизости? Ребята вряд ли скоро прилетят…

– Не-е! Какая, к лешему, деревня? – сказал Абросим. – Самолет же не оставишь.

– Из-за самолета жизнью рисковать? Кому он нужен тут? Тут ведь ночью можно околеть.

– Нет, я останусь!

– Ну, счастливо…

Пташка Дрозд улетел. Очень вовремя.

Капризная все-таки баба – погода на Севере. Только что в небе полным кругом сияло солнце; пичуги беззаботно пели, перепархивая с ветки на ветку – рябину клевали. И вот, пожалуйста… Облака заворошились, мохнатыми лапами зажали солнце. Рваные тени и клочья света плыли по заснеженной реке, падали с крутого противоположного берега, ползли по горам. Округа потемнела. Кедрачи и сосны загудели угрожающим гудом, предвещая заваруху.

Пурга зачертомелила такая, что дальний берег сразу – с глаз долой. Сухая рыжеватая хвоя охапками посыпалась, пощелкивая по обшивке самолета. Принимая ветер под себя, крылья подрагивали и словно бы чуть-чуть приподнимались. Что-то поскрипывало в корпусе. Пошевеливался тяжелый винт – пурга пыталась провернуть. И снова странный звон почудился неподалеку в деревьях. Точно колокольчики звенели…

Не прошло и часу, а пурга на самолет нашуровала столько снегу – Абросим ошалел, открывши дверь. Перед ним была стена. Самолет оказался в белой огромной скирде. Травинки виднелись. Хвоя. Тонкие ветки, сломленные ветром. Золотистые лепестки – прозрачная сосновая кожица. Мастаков попытался разрыть скирду, но инструмента под руками не было. И он затосковал: «Зубами, что ли, грызть?»

И вдруг снаружи – с той стороны скирды послышалось ворчание. Возня какая-то. «Зверь?» – промелькнуло в голове. Нет, скоро он услышал голоса. Непонятные голоса. Гортанные. Не русские.

Тунгусы помогли откопаться.

– Спасибо! – обрадовался летчик, выходя на волю.

Молодой эвенк широко и белозубо улыбнулся.

– Зачем спасиба? – сказал с акцентом. – Дай самолет покатаца.

– Сломался! – Абросим кивнул на мотор.

– А-а… – «разочаровался» шутник. – Ну, тогда мы опять зароем.

Тунгусы в этом районе оказались не случайно. Неподалеку находилось могучее Священное Дерево, от макушки до пяток обвязанное разноцветными ленточками. Фетишей было так много навешано – иные ветки высохли, иные «опустили руки» и подломились, оплывая живицей на месте надлома. Кроме ленточек, разбахромившихся под ветрами, на ветках телепались шаркуны, бухарь с кулак величиной – большой бубенчик.

Среди тунгусов был шаман – молчаливый, с темными дремучими глазами, полными вековой печали. На нем красовалась новая парка, отороченная мехом, богато расшитая бисером – замысловатыми национальными узорами, которые являются своеобразной «открытой книгой» для тех, кто умеет читать. Дремучие глаза шамана вдруг стали глазами ребенка – наивными, добрыми. Он с любопытством рассматривал самолет – Абросим провел вовнутрь. Шаман изумленно качал головой. Языком цокал, как белка. Руку протягивал, но не решался дотронуться до рычагов управления крылатой тяжелой птицы, неведомо как умеющей парить по воздуху. Но изумление скоро пропало в глазах. Шаману стало не интересно.

– Мертвая, однако, – подытожил тунгус.

– Кто мертвый?

– Птиса твоя.

– В каком это смысле? – не понял Абросим. – Мотор сломался намертво? Или вообще?

Шаман молчал.