Царь-Север

Снега поголубели в предвечернем сумраке. Северный ветер поднялся. Олени, отдыхавшие в нескольких метрах от самолета, захоркали, беспокойно переступая с копыта на копыто. Олени что-то учуяли, поворачивая головы к Енисею.

Вдалеке, на противоположном берегу, послышался приглушенный грохот. По реке, кровянисто мерцая в лучах заката, тяжелыми лаптями-траками шлепал вездеход. Железный грохот, приближаясь, создавал иллюзию зарождавшегося ледолома.

Геологи ехали; разведочная партия стояла неподалеку. Рычащий вездеход с разгону взял пологий берег, до земли разгрызая сугробы. Мерзлая галька из-под гусеницы бойко брызнула. Сокрушая кусты и ломая кедровый подрост, вездеход выскочил на поляну. Лобовое стекло запорошило снегом, упавшим с кедра. Вездеход на мгновенье «ослеп» и развернулся так близко от самолета – у Мастакова сердце кипятком обварило. Еще чуть-чуть – и вездеход мог бы повредить крыло.

– Здорово, хохлы! Чо прищурились? – закричал беззаботный водитель, выпрыгивая на снег. Он был подшофе. Причем изрядно. – Далеко тут до ближайшей лавки?

– Плиска, – опять заговорил молодой тунгус, наиболее общительный.

Водитель приободрился:

– Сколько километров?

– Так, примерно, тфести, – сказал шутник.

– Сколько? Двести? Ну, ни ху… ни худо! «Плиска»! – Водитель широким шагом подошел к пилоту, руку протянул: – Здорово, командир. Что, авария? Я чем-нибудь могу помочь?

Мастаков на небо посмотрел.

– Да скоро уж, наверно, прилетят…

– Ну, это, знаешь… бабушка надвое сказала. По такой погоде вряд ли. – Чумазый парень закурил и покосился на самолет. – Командир, а у тебя на борту есть НЗ?

– Есть.

– Продай.

– Ты что, оголодал?

– Жратвы навалом. С выпивкой напряг…

– А у меня НЗ только с продуктами.

– Да ну? Что за НЗ такой? И что – ни грамма спирту? Для протирки особо важных деталей?

– Ни грамма.

– А технический?

– Что – технический?

– Есть?

– Ну, есть. Немного.

– Дай.

– Ты что? Ослепнешь.

– Да я уже пробовал. Как видишь – ничего. Цвету и пахну.

– Извини, – сказал Абросим. – Что случится, буду потом совестью мучиться.

– А если я подохну, не опохмеляясь? Во цвете лет! – водитель засмеялся. – Совесть не будет мучить?

– Я же не поил тебя.

– Железный ты дядя, скажу я тебе, командир. Ладно, хрен с тобой… Ты мне помочь не хочешь. А я? Чем я могу помочь?

– Ты уже спрашивал. А далеко ваш табор?

– Вон там – за перевалом.

Подошли геологи. Тоже – слегка поддатые. Весёлые, шумные. Возбужденные. Поведение их ничем особым не отличалось от поведения подвыпивших людей – все хмельные люди примерно одинаковы в своей беспечности. Но всё-таки была странность какая-то. Просто никто на это не обратил внимания. Никто – кроме шамана. Старый тунгус истуканом сидел – прямо в снегу под копытами своих оленей. Потухшую трубку держал в руке. Отрешенно смотрел под ноги – очень глубоко смотрел… и чувствовал неладное, что может очень скоро приключиться с этими пьяными русскими.

Поговорив с геологами, Абросим заручился поддержкой и собрался ехать на вездеходе. Нужно было в лагере геологов разжиться теплой одеждой, едой, котелком. (Аварийного запаса показалось маловато.) Предстояло всю ночь колготиться, костер возле самолета жечь.

Старый шаман поднялся. Поправил шапку, пошитую на манер оленьей головы с орнаментальной отделкой из кусочков разноцветной кожи, бисера и меха. Подошел и сказал Абросиму:

– Не надо ехать с этим вездеходом.

– Почему?

– Утонешь.

В груди у Мастакова что-то дрогнуло.

Трубка старого шамана давно погасла. Он пососал костяной мундштук. Глаза, наполненные вековой печалью, устремились куда-то вдаль… И Абросим тоже посмотрел туда – в седой, загадочный простор. Растерянно хмыкнул.

– Что вы хотите сказать?

Шаман вздохнул. Ведь он уже сказал. В непроглядной черноте его зрачков подрагивали золотые крупинки, будто перед ним горело что-то, невидимое никому другому. Опуская глаза, старый тунгус почмокал трубкой и отвернулся. Неторопливо направился к оленьей упряжке. И вдруг Мастаков с удивлением и оторопью отметил: снег почему-то не скрипел под шаманом – старик словно по воздуху шагал, только следы беззвучно по снегу печатались.

Головная упряжка легко развернулась, побрякивая шаркунами. Вскидывая заиндевелые морды, олени зачастили копытами, и скоро за деревьями затихли понукающие голоса погонщиков, только шаркуны позванивали птицами.

Абросим лишь на мгновение задумался над словами старого шамана. Он – молодой и грамотный советский летчик, комсомолец – разве он мог поверить какому-то шаману, который, извините, даже в баню по полгода не ходит.

«Тоже мне… Нострадамус!»

Летчик увидел пеночку-зарничку, шестиграммовую крохотулю буровато-зеленого цвета. Перепархивая с ветки на ветку, пеночка присела на корпус вездехода и тут же испуганно вспорхнула.

Водитель тронул рычаги.

– Ну? – закричал, высовываясь. – Едешь? Нет?

– А куда я денусь?

– Давай! Нам некогда!.. Душа горит!

Летчик забрался в душное нутро вездехода.

– Ох, сколько вас, ребята! Я не стесню?

– Мы не стеснительные! – Веселый гвалт поднялся. Остроты посыпались. – В тесноте, да не в обиде! Залезай! Потерпишь! Тут недалеко… за бугорком… А бугорок – за морем…