Царь-Север

– В Великую Отечественную, – рассказывал Глухарь, – все бойцы в сибирских госпиталях на пихтовом масле поднимались!

Хорошим попутчиком оказался таёжник. Много интересного рассказывал – время незаметно убегало. В тамбур, где они курили, заглянула девушка:

– Пап, ну хватит! Выходим…

– Доча, иду.

Абросим посмотрел на незнакомку. Сердце – как током ударило. «Красивая! Жаль, что выходят!»

Поезд притормозил на дремучем разъезде с одним покосившимся домиком, и Глухарь со своей очаровательной «глухарочкой» высадились. Потом – сипловатый гудок, грубый железный толчок – и поезд опять покатил по таёжному пустынному коридору: слева и справа возвышались пихты, сосны, кедры.

Расплющивая нос о пыльное окошко в тамбуре, Абросим глазел на девушку, оставшуюся на перроне. И ловил себя на жгучем, неодолимом желании – сорвать стоп-кран и выпрыгнуть.

Это была не случайная встреча. Это судьба свела их.

3

Одна эскадрилья – в те далёкие годы – базировалась в Красноярске, другая – в Енисейске, старинном купеческом городе, сохранившем самобытные дома-терема, церкви и даже монастырь, несмотря на безбожие советской эпохи.

Древний город на вольной сибирской реке приглянулся Абросиму, да оно и понятно. Сердце какого рыбака или охотника не дрогнет на берегах Енисея! Здесь что ни рыба, то царь, что ни зверь – государь! У каждого – своё царство, своё государство: живут вольготно, правят широко, страху не ведают и пороху не нюхают. Так, во всяком случае, было в те далекие поры, когда мир казался краше и добрее, и вода казалась помокрее… Там, под ворохом взволнованной воды, на песчаных косах и на стылых ямах в те поры было полно тайменя, нельмы, чира, осетра, муксуна и пеляди – всего не перечислить… А на берегах – только ступи под шумное зеленое крыло тайги, – тебя охватит чувство древнего добытчика, идущего по дикой, нетронутой земле; под ногами ягода пищит и соком брызжет на сапоги; непуганая птаха на пути сидит – бери в ладони…

В Енисейск приехал Мастаков «на время». Он тогда еще не знал, что в России нет ничего более постоянного, чем что-либо временное. Оставшись в Енисейске в качестве работника авиации наземной службы, Абросим прошел летную практику, освоил новый самолёт и с нетерпением ждал своего первого самостоятельного рейса.

И вот наступил долгожданный денек.

– От винта! – надменно скомандовал летчик.

Техник отскочил – едва в сугроб не ухнул. Вращавшиеся лопасти «расплавились» в единый, свистящий круг серебра. Под мордой самолета снег поднялся дыбом. Техник пригнулся и едва успел шапку схватить – чуть не сорвало вихревым потоком.

Мотор, наполняясь неистовой дурью, потащил самолет по ослепительной взлётке – яркое солнце светило. Мастаков добавил газу и, переходя на взлетный режим, почувствовал легкий толчок в поясницу и ниже – будто самолет ожил и заартачился, как дикий, необъезженный конь. Серебрящаяся взлётка стремительно пошла навстречу… Ветер засвистел, завыл за кабиной. Скорость выросла – до предельной. И Абросим почувствовал вдруг самолетные лыжи. Так почувствовал – как будто на своих ногах. Лыжи на мгновенье оторвались от полосы и опять заскользили по снегу. И опять оторвались… Деревья внизу покачнулись, уменьшаясь в размерах – отлетели под хвост. Ангары превратились в кирпичи – проплыли под крылом…

– Ага! Лечу! – Он взвизгнул от восторга. И внезапно заорал: – Бомбить! Бомбить их надо всех! – и засмеялся.

Высота увеличивалась. И грудь распирало от гордости, от чувства полновластного хозяина. Он – владыка неба. Может солнце руками потрогать; может облака винтом в капусту искрошить. Он – повелитель крылатой машины, способной творить чудеса. Захочет, заделает «бочку» или завяжет «мертвую петлю»… Кураж! Кураж играл в крови… «Где там Пташка? – Он оглянулся. – Все ли у него в порядке?»

В погожее теплое небо он выпорхнул с другом – с Пашкой Дроздовцевым, которого прозвали Пташка Дрозд. Пташку назначили ведомым, а его, Абросима, – ведущим.

Поглядывая назад, на друга, глазами гуляя то по земле, то по небу, Мастаков не забывал следить за приборами. И скоро заметил: двигатель стал почему-то масло подкидывать. Всё сильней и сильней. «Ого! – встревожился. – Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!»

Енисей под боком оловянно плавился вешними снегами. Вода – снежница – в мочажинах на льду поблескивала. Солнечные зайцы из мочажин выпрыгивали порой – слепили.

Взволнованно покусывая нижнюю губу – привычка – Мастаков на всякий случай стал прижиматься к Енисею, чтобы иметь возможность «мягкой посадки». Это было явным отклонением от маршрута, и ведомый, Пташка Дрозд, оказался в легком замешательстве.

– Что там у тебя? – спросил по рации.

– Сам пока не пойму! – ответил Абросим, упорно продолжая тянуть вдоль берега.

И ведомый понял: на борту у Мастакова нештатная ситуация.