Царь-Север

Дожидаясь, когда созреет банька, Северьяныч с делами управлялся на берегу и около избушки. Глаза теплели, когда наталкивался на запоздалый осенний цветок, распустившийся на обгорелом могучем пне. Синими дробинами голубика на ветру подрагивала, – неподалеку от зимовья. Среди белого мха чистый гриб красовался, держал на блюдце ржавую иголочку от лиственницы и хрустальную, словно слеза, каплю прохладной росы, в зрачке своем хранящую отражение целого мира.

И наконец-то поспевала банька, и Дед-Борей самозабвенно парился – ветки свистели в горячем тумане, листва разлеталась, будто буря бушевала в березовой роще. Смуглое лицо его постепенно высветлялось. В глубине промытых глаз дрожали радостные звездочки. Выходя на волю, вдыхая полной грудью чистый воздух – будто хмелящий квасок! – Дед-Борей ошалело качал головой и, улыбаясь, глядел на небо, искал жемчужину далекой Полярной звезды.

24

…Колесом катились годы, подминая под себя людей, исподволь меняя русла рек, ломая горные хребты, казавшиеся вечными. Давно уже у Деда-Борея скончалась жена, завещавшая похоронить себя на родине, в тихой деревеньке возле Тулы (что он и сделал). Давно уже потерял он смышленую собаку; сгинула в зубах волчьей стаи. Всё меньше и меньше занимался он промыслом. Меньше ставил капканов, ловушек. И отговорку нашел себе – не успевает, слабый стал. Стареет. Белёсая, жесткая, точно берестяная борода Деда-Борея колечками лохматилась на широкой груди. Темные руки, загрубевшие на промысле, казались корьём вековечной лиственницы. Но вот что интересно, вот что заметил художник – когда они встречались последний раз.

Тиморей сидел на берегу, делал очередную свою зарисовку в походный альбомчик. Дело было утром. Северьяныч спустился к озеру и, посмотрев по сторонам, направился к лодке.

Они вдвоем вчера вытаскивали лодку – подальше на берег, чтобы штормовые волны не слизнули. Тиморей хотел уже подняться, пойти помочь Деду-Борею. И вдруг – посмотрев по сторонам и убедившись, что рядом нету никого – Храбореев намотал на руку лодочную цепь и потянул моторку, потянул, точно блудливую корову. И так он играючи это проделал – у Тиморея карандаш от изумления выпал. «Хвораю, Тимка», – вспомнил он. – Всем бы так хворать. Ну, Дед-Борей! А зачем же ты скрываешь свои силы? Сглазу, может быть, боишься? Или тайком приберегаешь силы для какого-то важного дела?»

Во время последней встречи охотник попросил:

– Тимка, сынок, ты на другое лето приехал бы пораньше. Мы бы с тобою рванули на Ураган.

– А что это такое?

– Забыл? Ураган-река. Там золото! Я же рассказывал…

– A-а! Путешествие к Сердцу Севера? – Художник, подумав, сказал: – Вообще-то у меня были другие планы на будущее лето.

– Хочешь рассмешить Бога, скажи ему о своих планах, – напомнил Северьяныч свою любимую поговорку. – Давай, приезжай! Потом будешь спокойно картинки свои малевать… хоть маслом, хоть салом. «Красные книги» будешь выпускать. И сказки тоже надо печатать. Так я говорю? Ну, вот и приезжай. Я буду ждать. А потом я в Тулу отсюда убегу…

– В Тулу? На родину, что ли?

– На прародину, – многозначительно сказал Дед-Борей, глядя в дымку над далекими горами. – Люди зажирели телом и душой! Люди загнивают в теплых городах! Надо их вытаскивать на Север, на свою далёкую Полярную прародину…

– Я не понял. Ты в Тулу собрался? Или куда?

– В Тулу, в Тулу… В Гиперборею…

«Странный», – подумал Тиморей.

И, словно подтверждая эту мысль, Северьяныч потопал сапогом и вдруг сказал со вздохом:

– Земля замедляет вращение, Тимка.

Художник посмотрел под ноги, улыбнулся.

– Да ну? Я что-то не заметил.

– Так и я бы тоже не заметил. Но у меня тут, на озере, был один китаец – теперь же сюда прилетают все, кому не лень. Вот он и просветил меня. Рассказал, что китайские исследователи на основе длительных и кропотливых наблюдений сделали вывод: за последний миллиард, или даже вот так… – Северьяныч прутиком начертил на песке «1,3». – Вот за это время на Земле продолжительность года увеличилась на шестьсот шестьдесят часов.

– Увеличилась! Так это хорошо, Северьяныч.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Планета, сынок, замедляет вращение. Боюсь, как бы совсем не тормознула…

– Ну, ты даешь! – Парень не выдержал и хохотнул. – Мне бы твои заботы! Неужели тебя это всерьез волнует?

– Сынок! Меня всерьез волнует кое-что еще… Только вот не знаю, надо ли говорить тебе?

– А ты не говори, ты спой, – пошутил Дорогин.

Северьяныч, сунув руку за пазуху, достал небольшой золотистый колокольчик – «Дар Валдая». Позвенел возле уха. Грустно улыбнулся, глядя в глаза художнику.

– Ну, вот и спел…

Дорогин призадумался.

– Интересно, о чем ты спел?

– О том, что, может, мне тебя усыновить? Ты как? Не против?

25

Лето сгорело, а художник не приехал. Вершины дальних гор оштукатурило первым снежком. Внизу еще резвился последний изумрудный лист, а на горах уже мерцала серебрень. И все чаще осенними тихими вечерами, когда не докучал крапивный гнус, Дед-Борей садился на могучий обгорелый пень около избушки. Думал о своём житье-бытье.