Царь-Север

Юлайка заискивающе смотрела в глаза хозяину, скулила, словно отговаривая; очень уж боялась высоты, трескучего, трясучего «борта». Храбореев прицыкнул. Поджимая хвост, Юла притихла, обреченно опуская голову.

Сбавляя обороты несущего винта, пронзительно попискивая, точно стреляя длинными тонкими стрелами, втыкающимися во все живое, Ми-8, громоздко приседая, прошел над озером. Плавно развернулся, не долетевши сотни метров до зимовья, и затих на каменной площадке, будто специально приготовленной самой природой.

Храбореев поспешил к вертолету, возле которого топтался молодой, малознакомый командир. Наблюдая за погрузкой краснокирпичных отсыревших мешков, лётчик повернулся к перевалу, одевавшемуся тучами.

– Жадность губит фраеров! – напомнил он. – Куда вы прёте? Мы же не взлетим!

Хмельные «фраера» молча потели, краснели и пыхтели, надламывались в коленках. Непосильная кровоточащая ноша, лежавшая на горбах, глаза выдавливала, мышцы рвала. Храбореев, помогая грузиться, исподлобья наблюдал за охотниками. В суете солидных матерых мужиков было что-то унизительное, мелкое, такое что-то, что заставляло презирать не только их – всех людей вообще. И снова Дед-Борей подумал, что звери – по сравнению с людьми – куда симпатичнее, интереснее, да и просто честнее. Зверь может быть злым, кровожадным, вероломным и дерзким, всяким. Но зверь никогда не бывает бессовестным – это, увы, привилегия того существа, который сам себя короновал царем Природы.

20

Сердце прихватило у жены. Соседка, всегда приходившая в гости, уехала в отпуск; Марья Дорофеевна осталась одна в холодной квартире – чуть не померла. Храбореев очень вовремя явился. Отвез жену в больницу и всю ночь там продежурил, высадив две пачки папирос. Ждал, когда минует кризис, думал: «Надо ей побольше лосося кушать – эта рыба снижает риск сердечного приступа».

Под утро, покидая больницу, прихрамывая сильнее обычного, Дед-Борей поплелся по холодным пыльным улицам, чувствуя такую усталость, будто горы пришлось перетаскивать с места на место. Тоскливо было в городе. Как в мышеловке. Уныло, серо. Ни деревца здесь, ни травинки, ни цветка. Говорят, что раньше этого добра здесь было много. Молох задушил.

Идти домой, в железобетонное одиночество, не хотелось. Северьяныч неожиданно остановил такси – такое с ним случалось иногда – махнул в Дудинку. Там жил свояк, недавно приехавший «на ловлю счастья и чиров», как сам он говорил.

Дудинка нравилась Деду-Борею. Просторный, вольный и диковатый размах Енисея – с дудинской набережной – в душу врывался без спросу, и в сердце вселял что-то светлое, дерзкое, мощное. Близость океана – хотя его даже в бинокль не увидишь – постоянно волновала Северьяныча. Он любил такие открытые места, имеющие выход в море или океан. Любил бродить по набережным Мурманска, Владивостока, Питера… Русский человек – всегда большой ребенок. Всё ему чудится, грезится, что скоро придет золотая пора, когда он заберется по трапу на большой пароход – белоснежный, конечно. Заберется и уплывет от серой пыльной прозы – далеко и навсегда – сбежит в блистательную сказку, в Гиперборею или в Беловодье… Особенно сильно это ощущение скорого желанного отплытия – хватало душу Храбореева по юности. Как бритвой полосовало. Потом – притупилось. А теперь вот снова стало «догонять». Образ Полярной прародины человечества не давал ему покоя, заставлял мечтательно и жадно засматриваться на пароходы, на океанские лайнеры. Да, русский человек – большой ребенок, и не мешало бы ему немного повзрослеть, взяться за ум, а он, чудак, всю жизнь за душу держится и повторяет с гордостью, что, мол, умом Россию не понять. А тот, кто понял – даже не умом, умишком своим осознал современную страну Россию – тот уже давно улизнул в какую-нибудь сыто икающую заграницу…

Так думал Дед-Борей, прогуливаясь по прибрежным улочкам портового городка. Философствовать и, заложивши руки за спину, фланировать по Дудинке пришлось поневоле. Свояка, длиннобородого дьявола, не оказалось дома – в отпуск улетел. «Вот так-то! – расстроился Храбореев. – Только деньги зря спалил. Надо было позвонить сначала, а ты помчался, вылупив шары! Деньги-то нынче нужны как никогда. Марью надо в Крым везти. Или в Кисловодск? Куда-то надо. Здесь ей хана…»

По скрипучим деревянным тротуарам – будто по клавишам гигантского рояля – он спустился к воде. Запахло свежерезаным арбузом. Чайки носились над головой, над мачтами, роняли плаксивые крики. Ветер гонял какую-то рваную газету, ворошил волну, бросал на берег и играл с поплавками мальчишек – удили неподалеку. Портовые краны шевелили гусиными стальными шеями, в клювах перетаскивали грузы. У причальной стенки и на рейде стояли тучные суда под заморскими флагами: русская медь «за бугор» уплывала, кобальт, никель и другие драгоценные металлы. По причальному канату пробежала крыса, не обращая внимания на человека…