Царь-Север

Ближе к полудню ветер «перевернулся с боку на бок», сменил настроение и направление. Вкусным древесным дымком потянуло, и Дорогин направился в зимовье, где весело топилась печь, рдяными и желтоватыми перьями бросая блики на пол. Северьяныч сидел возле печи, курил.

– Ну, хвастайся, давай! – предложил, поднимаясь.

На дощатом столе заплескались, соря чешуей, три полусонных рыбины – вялые уже, поблекшие.

– Это валёк, – говорил Северьяныч. – Смелая, сильная рыба. Семейство сиговых. Видишь, какой красавчик? Крепко, туго сбитый. Хорошо умеет валяться с боку на бок, преодолевая кремнистые пороги и перекаты. Отсюда и название.

– Хорошее название. Мне нравится. – Дорогин вытряхнул еще одну рыбешку – сантиметров тридцать. Кожа гладкая, покрыта мелкой чешуей. Очень ярко раскрашена. Зелёная спина, ярко-оранжевое брюхо, красные плавники с белыми полосками по наружным краям; алые пятнышки на боках.

– Это мелкая форма непроходного гольца. Его здесь кое-кто называет «красненькая» рыба. Или – «путоран»…

– Ты в рыбах теперь – дока, да, Северьяныч? Мясо не ешь, поэтому всю рыбу изучил.

– Я и раньше знал. Рыбалка мне всегда нравилась больше охоты. Когда лемминг пропадал, я с удовольствием шел рыбачить…

– Лемминг? А что это?

– Пестрая мышка.

– Да-а? – разочарованно протянул художник. – А мне-то казалось… Лемминг! Звучит как песня!

– Мыши эти – главное питание песца. Лемминг пропадает, пропала и охота. У меня однажды было дело… – Дед-Борей ладонью провел по горлу, на мгновенье оставляя на коже белую полосу. – Со зверосовхозом заключил договор. Деньги получил, аванец. Надо было срочно деньги выслать на материк. Мать была еще жива, болела, ей собирались делать операцию. Влез я в долги, а лемминг возьми да пропади…

– А куда же он пропал?

– А холера знает! Может, мор, может, еще напасть какая. Не стало мышки-норушки, драгоценной пеструшки. Загоревал я, ума не приложу, что делать. Хорошо, что рядом оказался Царек-Северок. Он мне тогда помог с рыбалкой. И чего только мы не ловили! У мужиков – у соседей моих – глаза на лоб… У них – пустые сети, а у меня – аж рвутся. Ей-богу! Вот когда я рыбу-то наизусть изучил…

Помолчали, слушая пламя в печи. Юлайка задремала у порога, прикрывши нос метелкой светлого хвоста. Собака постарела – заметил Тиморей. Шуба потрепалась, левое ухо драное – раздвоилось на кончике. Коготь на правой лапе обломился. Видать, побегала, повоевала, верой и правдой служа хозяину.

– Ну, что? На боковую? Время позднее… – Северьяныч дососал папироску, вынул из дыры между зубов и привычным, ловким щелчком отправил окурок в приоткрытую дверцу, за которой смертным боем бились огневые петухи. Пощелкивая черно-желтым ногтем по железной дверце, охотник сказал: – Жарковато. Может, проветрим?

– Жар гостей не ломит, – скаламбурил Тиморей, позевывая. – Как хочешь, батя.

Ненадолго распахнувши дверь, Храбореев посмотрел на морозное белесоватое облако, вкатившееся в дальний темный угол зимовья. Собака вздрогнула и подскочила, вжимаясь в бревенчатую стену. Внутри пустого облака пересыпались крохотные призрачные звезды и обрывки северных сияний. «Что такое?! Царек-Северок?! Показалось, наверное». Храбореев дверь закрыл и постарался отмахнуться от мысли о том, что сказочный отрок приходит к нему только в самые тяжелые минуты – помочь, поддержать.

19

Утром из устья Медвежьей реки вынырнули три моторки и, распуская белые гусарские усы, помчались к мысу, на котором приютилось зимовье. Молодые охотники были возбуждены. Лодки просели под тяжестью влажных мешков красно-кирпичного цвета.

На берегу, зубоскаля друг над другом по поводу рогов, мужики перетаскивали добычу. Мешками и рогатыми трофеями завалили половину взлетной площадки. Разгрузивши лодки, добытчики водрузили спиртное на столик, вкопанный в землю около избы. Тяпнули по стакану, разгорячились. На многих были теплые куртки с заморскими рисунками и эмблемами. Одежду свалили в кучу на пороге дощатой пристройки, где сушились травы и коренья.

Спирт загулял по жилам. Говорили все разом, вспоминали взахлеб, кому какой бычина повстречался на отстреле, да как ловко оленю тому засадили три-четыре пули в лобешник или в сердце.

– Это что! Вот батька мой рассказывал, как они летали на отстрел оленя для совхоза…

– Хватит баланду травить! Давай за охоту, которая пуще неволи!

Зазвенели стаканы – чуть не раскололись от крепкого чоканья. Ароматно пахло свежаком – жареной оленьей печенью и языками. Деда-Борея звали выпить – отказался. Печальными глазами он шарил в небесах, глядел на горы, поседевшие от первого снега. Выстывшее озеро взъерошил ветер. Ночью над крутояром упали от ветра, скрестились две тонкие березы. Северьянычу это казалось нехорошим предзнаменованием.

Вертолет над перевалом зашуршал, как призрачный, сухой осенний лист, медленно струящийся в прохладном воздухе.

– Дед-Борей! – загомонили хмельные охотники и полезли с объятьями. – Ну, бывай! Счастливо оставаться.

– Я тоже с вами! – решил он в последнюю минуту. – Надо!