Царь-Север

Дед-Борей двумя руками сначала схватился за голову, потом за бороду и замычал, замычал, горемычный: зуб заболел, наверное.

– Никогда не говори мне про зоопарк! – строго наказал он, потрясая указательным пальцем. – Что такое зоопарк? Это сумасшедший дом для зверей и птиц… В зоопарке он был!.. У меня аж зуб заныл от твоего зоопарка!.. Где веревка? Аркан будем делать.

– Вот она…

– Так. Хорошо. Как называется аркан? Я говорил вам. Забыли?

– Мяу… – выкрикнул кто-то из детворы.

– Вот! – похвалил Дед-Борей. – Сразу видно, человек был в зоопарке. Озверел. Ну? Милый, ты чего мяукаешь? «Мяу!» Разве так аркан называется?

– Маут! – вспомнил Колька.

– Молодец. На человека стал похож. А то сидят, мяукают…

Ребятишки расхохотались, но тут же опять посерьёзнели.

Дед-Борей – не без помощи внуков – приготовил крепкий аркан.

– Настоящий маут, – попутно рассказывал он, – вырезается из оленьей шкуры. Вот так вот – одна сплошная лента спиралью вырезается, кругами. А сюда вот дереваянная пластинка вставляется. Пластинка должна быть с ноздрями – две дырки.

– Зачем? – спросил мальчик. – Дышать?

– Ага. И песни петь. Догадливый ты, Колька. Далеко пойдёшь. Ну, всё. Позубоскалили и хватит.

Дед-Борей пошевелил косматыми бровями. Серьёзный стал, внимательный. Пригнулся, посмотрел по сторонам и осторожно прошёл в дальний, затемнённый угол мастерской. Взял какую-то цветную материю, похожую на обрывок северного сияния. Накрыл картину с оленёнком. Руками над ней поводил. Поколдовал. Посмотрел на ребятишек и палец приложил к губам. Дескать, молчите, не спугните. Приподнимаясь на цыпочки, Дед-Борей посмотрел за картину. Большая картина была. Отошёл в сторонку и – с неожиданной сноровкою и силой – метнул аркан. Маут просвистел под потолком, хлопнул по картине. И вслед за этим…

Ребятишки ахнули.

– А где?.. – раздался шепот. – А куда?..

Оленёнок с картины исчез.

Рама пустая, в том смысле, что – белая. (Дед-Борей закрыл картину белым холстом.) И снова дед палец подержал возле губ: молчите. И опять аркан взлетел, нацеливаясь куда-то в угол. Зацепился там за что-то – натянулся, тонко завибрировал. Дед упёрся ногами. Лицо покраснело. Похоже, трудновато ему было. Сапоги скользили по полу мастерской. Внучата рады были бы помочь, но их сковало оторопью, страхом.

В тёмном углу мастерской что-то стало светиться. По полу будто бы копыта застучали. И нежданно-негаданно показалась… голова оленёнка. Золотые рога полыхнули…

– Ой! – завизжали ребятишки. – Откуда? Живой?

– Нет, нарисованный, – снисходительно сказал Дед-Борей, наслаждаясь произведенным эффектом. – Кто не верит, может потрогать руками.

Колька – самый старший, самый сообразительный – был ошарашен этим «чудом». Колька умишком своим понимал, что никакой олень с картины сойти не может. Но – как же тогда объяснить этот фокус? Колька не мог понять. Он глуповато смотрел на деда и… и начинал его маленечко побаиваться.

Поглаживая бархатную шкуру живого оленёнка, внучата всё ещё не верили глазам своим. Разглядывали жёлтый пушок на боках, тоненькие ножки, красивую головку, горделиво откинутую назад.

– Ты, дед, колдун? – настороженно спрашивали. – Ты, дед, волшебник?

– Шаман, – отвечал Дед-Борей. – Пошаманил маленько и вот результат… Как вам это чудо? Нравится?

– А как это так получилось? А, дед? Расскажи.

– Да это не я, ребятишки… – Он улыбался. – Это папка ваш колдун… Придёт, расскажет…

6

Колдовство художника Дорогина, внезапно открывшееся лет пять назад, всю культурную общественность города всполошило – в самом лучшем смысле этого слова. «Сияние верхнего мира» – в самых различных вариантах – вызвало ошеломительный ажиотаж. Коллекционеры, знатоки и любители живописи стали околачивать пороги его выставок, стали ему назойливо названивать, предлагая продать то или иное «сияние» за баснословные деньги. Художник одно время твёрдо говорил, что «сияние верхнего мира» не продаётся, а иначе оно, мол, потускнеет. Но позднее Тиморей Антонович всё-таки был вынужден пуститься на распродажу львиной доли выставки. Случилось это после того, как две картины с выставки стащили – причём стащили среди бела дня, потому что ночью сияющие полотна могли бы с головою выдать искусствокрадов. И вот тогда художник сделал «ход конём».

Тиморей Антонович распродал картины и вместе с этим принял решение поставить точку в живописи. Неожиданное, странное решение. Но так нужно было. Дорогин это остро почувствовал, как может чувствовать только очень взыскательный, невероятно строгий к себе художник.

– Может быть, не навсегда, может, на несколько лет, но остановиться надо! – говорил он и друзьям-товарищам, и журналистам. – Зачем эти ремейки? Зачем эксплуатировать одну и ту же тему?

– И чем же вы займётесь?

– Семьёю. Ребятишками. – Тиморей Антонович по привычке потрогал левое ухо – раковину, сверху обкусаную заполярным морозом. – Хочу с семьей в тайгу уехать. Или в тундру. Или – за границу. Не решил пока.

Журналисты изумлялись.

– Какие широкие планы!