Царь-Север

После гибели Ивана Петровича Красавина отношения с администрацией рудника у Егора окончательно разладились. Зимогор тогда буром попёр на начальство, говорил в курилках и на собраниях, что это администрация угробила человека и ещё угробит не одного. (И время, к сожалению, подтвердило правоту его слов.) Зимогора стали притеснять. Следили с секундомером, как он говорил, чтобы вовремя приходил на смену, чтобы в курилке или сортире долго не засиживался. Не дожидаясь, пока найдут причину, чтобы с треском выгнать – статью влепить! – он сам уволился. И дело было даже не в том, что за ним следили и придирались по мелочам. Ему противно было видеть мужиков – здоровых, отчаянных, сильных, вчера ещё смотревших прямо в глаза, а потом «по приказу начальства» круто изменивших отношение к Егору. Ох, сильно он тогда переживал, дурак, не спал ночами, недоумевал: что с людьми творится? Но это ещё было – оказывается – полбеды. Уже уволившись, Зимогор придумал подписи собрать под обращением в международную организацию – в защиту северной природы, гибнущей от газовых атак горно-металлургического производства. И вот здесь-то начались метаморфозы. Мужики, которые вчера, как волки, злобно горели глазами, во хмелю рубахи на себе пластали и готовы были горы своротить – пускай не все, но многие из этих мужиков одномахом полиняли точно зайцы; трусовато юлили глазами и что-то мямлили, как ребятишки с манной кашею во рту.

В демократической России вообще, и на Севере в частности – люди за годом год страшно стали меняться; спокойно шли против совести, друзей предавали, не стеснялись даже близких подставить под удар, лишь бы шкуру свою спасти. Норильск, думал Егор, построенный на костях, на страхе, имеет особую ауру, особую формулу воздуха: здесь проще, чем где бы то ни было, возникает ужас, излучаемый вечной мерзлотой; здесь бродят тени прошлого несчастья, здесь никогда не увянет, не высохнет свинцовая слеза погибших поколений. Сегодня Север взяли за горло две волосатые лапы – деньги и страх. Люди боятся потерять рабочие места. Он это понимал, и он прощал. Но только он при этом отказывался верить, что из этих людей – трусливых, угодливых, жалких – складывалось громкое понятие Народ. Да какой же мы к черту Народ? У одного нашего классика и современника – читаемого и почитаемого – есть жуткие слова, долго вызывавшие протест в душе Егора. А теперь он был почти согласен, что «…народ, с которым поработала Советская власть, он, в основном, говно!» Однако тут же крючком за живое хватал очень острый вопрос: «А народ, с которым поработали демократы? И продолжают работать… Этот народ – кто он теперь? Золото? Что мы за нация такая? Кто мы такие вообще? Куда идём? Неужто – в никуда?»

Отвлекаясь от печального раздумья, Зимогор посмотрел на часы.

– И чего я так рано припёрся? – прошептал он стынущими губами. – Прямо как на первое свидание.

Новогодняя елка стояла перед зданием рудоуправления. Холостые раздавленные хлопушки валялись под ногами, разноцветное конфетти, мишура. Огромный горняцкий фонарь, мастерски вырезанный из глыбы льда, напоминал цветок.

«Погоди! – осенило Егора. – Так это же они сделали хрустальные иллюстрации по страницам сказок Ивана Красавина! Вот молодцы!» – Он удивленно покачал головой, увидев ледяную фигуру самого автора сказок.

– Ну, здорово, Иван Петрович… – Зимогор усмехнулся, прикоснувшись к ледяной руке Красавина. – Про тебя не скажешь – забронзовел.

С каждой минутой становилось нестерпимо холодно – ветер из тундры потягивал. Егор ещё походил кругом «хрустальных иллюстраций», потоптался на крыльце рудоуправления. Покурил, подумал о Дегтяревском: «Он вообще-то отличается пунктуальностью. Ладно, мало ли что…»

Он зашёл в «предбанник» и вдруг через стекло заметил, что там – внутри за дверью – гладкая палка исчезла между металлическими ручками.

«Успели когда-то открыть!»

Решив погреться, Егор вошел в просторный холл рудоуправления. Здесь было уютно. Тихо. Живые цветы на просторном окошке напоминали о чем-то домашнем, деревенском. Оглядывая холл, охотник зорким глазом прицелился к далекой фотографии в траурной рамке. Хотел подойти, посмотреть, но в эту минуту вахтер строго спросил:

– Молодой человек, вам кого?

– Здравствуйте. – Егор поежился. – С Дегтяревским вашим договорились встретиться… Он случайно не звонил на вахту? Не предупреждал, что задержится?

– Звонили… – Вахтер тяжело вздохнул, что-то хотел сказать, но пробормотал только одно: – В Москве он…

– Что? Как – в Москве? – Егор собачью шапку снял, чтоб лучше слышать. – Я не понял. Дегтяревский в Москве?

– Да, вот только что… – опять невнятно пробормотал вахтер.

– Только что улетел? Ну, ёлки! – возмутился Егор. – Мы же договорились! Во, деловые люди! Своё время жалеют, а на других наплевать!

– Только что нам позвонили… – Вахтер показал печальными глазами в дальний угол, где висел потрет в траурной рамке. – В Москве… такое горе…

Зимогор подошел к портрету и покачнулся, бледнея. На затылке зашевелились волосы. Он достал сигарету. Хотел прикурить, но сломал в холодных дрожащих пальцах.