Царь-Север

«У многих людей, к сожалению, – подумал Егор, – совесть находится там же, где страх. И если нету страха наказания, то и совести нет. Это очень характерная черта для сегодняшней российской власти!»

Работая локтями, он стал пробираться поближе к трибуне, не понимая, зачем это надо ему – как будто он рвался в ряды выступающих. (Просто в нём сработала привычка быть всегда первым). Снег под ногами чавкал, затоптанный, разжульканый до чёрного асфальта и светло-коричневой плитки – много лет назад дорожку выложили к памятнику революции, недавно свергнутому. В разжульканом снегу под башмаками было немало окурков, попадались пачки от сигарет и неожиданно встретилось хиленькое краснокожее деревце, до белого мяса раздавленное толпой, с левого краю площади напирающей на газоны.

– Ну, куда, куды ты прёшь! – услышал Зимогор. – Там дублёнки не дают!

– А что там? – спросил мужик в тулупе. – По морде дают?

– Нет. Лапша на разновес.

– Какая такая лапша?

– Специальная такая. Чтобы вешать на уши…

Не сознавая, что с ним происходит, Зимогор повеселел, оказавшись в этой народной толкотне, украшенной скромными транспарантами. В эти минуты, кажется, плевать бы он хотел на всякую политику и правдоискательство. Главным, хотя и не осознанным, было то, что во всей этой шумихе, в этой бестолковой кутерьме затерялись как будто отзвуки славного прошлого, которое, должно быть, в первую голову, славным казалось по причине твоей прошедшей молодости, когда ты – сначала школьник, потом студент, потом рабочий – ходил на многочисленные демонстрации. Шумной рекой протекали они как в берегах столичного проспекта, так и в русле самой захудалой советской улочки; горели плавниками пламенных плакатов; пузырились разноцветными рыбьими пузырями надувных шаров. И свои акулы были в той реке – на островах-трибунах. И пескари премудрые там были.

Может быть, именно это мгновенное чувство – чувство ностальгии – заставило Егора идти «в народ» и так же, как бывало в юности, энергично работать локтями. Правда, на смену чувству ностальгии неожиданно пришлось совсем другое.

Протолпившись поближе к трибуне, Зимогор оказался в каком-то странном, щекотливом положении – глаза его были вровень с подмётками тех, кто стоял на сцене. И ни к селу, ни к городу Егор подумал: «Выходит так, что я им в подмётки не гожусь. И я, и все эти, кто рядом…»

Он присмотрелся к митингующим. Прислушался.

Возле тёмной груши микрофона – близко, точно собираясь от груши откусить – кто-то ярился, кричал, кулаком трамбуя воздух перед собой.

– Атмосфера Большого Норильска постепенно отравляется микробами страха и мы, надышавшись этой гадостью, начинаем ясно понимать, что молчанье – это действительно золото. Сегодня глотку драть – а завтра оказаться за воротами завода? Да пошли вы на фиг! Пускай дерут другие! Кто помоложе, кто подурней. А когда у меня за спиною семья, старики-родители «на материке», тогда, ребята, лучше взять затычку и намертво заткнуться, не геройствовать. Хватит, мол. У меня уже есть Бриллиантовый Орден Сутулого. Больше наград не надо, мы люди скромные. Мы – покорные. Мы не хотим вводить в заблуждение нашего русского гения. Он когда ещё сказал: «Народ безмолвствует». Вот и пускай безмолвствует. Что мы, классику хотим переписать? Историю перекроить? Не выйдет. Историю делают личности. А где они? Одни плебеи бродят…

Затем другой оратор стал «откусывать» от груши микрофона. Динамики разносили по площади гневную речь о том, что происходит возвращение рабовладельческого строя – только в современном его виде – вот что сегодня творится как на Севере, так и на Юге нашей великой державы.

– Здесь уже упомянули одного русского классика, – раскипятился оратор. – Хочу продолжить. Чехов по капле из себя раба выдавливал и нам завещал. А мы сегодня наоборот – по капле вдавливаем в себя, втираем и вдыхаем рабство. Русский мужик сегодня только во хмелю ещё – да и то не всегда – горы своротить готов. Вот если бы на площади поставили бочонок с водкой – о! тогда совсем другое дело! После третьего ковша народ зашевелил бы задницей. Народ поднялся бы в свой полный богатырский рост! Он бы взъярился в полный голос и готов был бы грудью задавить любую амбразуру, любому чёрту готов рога свернуть, копыта обломать… А без водки? Нет, без водки трудновато митинговать на Севере. Разинешь пасть, когда на улице под сорок – пятки простудишь, не то что гланды…

Грустные какие-то получались митинги, напоминавшие плохо сыгранную провинциальную пьесу. Хотя монологи в тех пьесах большей частью были справедливые – по отношению к событиям, происходящим на Севере. В монологах горячо говорилось о том, что «хозяева» в последнее время фантастически жиреют. Дегтяревский, в частности, об этом говорил.

В доброй шапке, в дублёнке он прямо и уверенно вышел к микрофону.