Царь-Север

Хохот, весёлая ругань. И снова собаки – то ли с перепугу, то ли от радости – подняли необычный лай, аж зазуделось в ушах.

– Ну, пойдёмте, – позвала хозяйка, – а то простудитесь!

– А чтоб не простудиться – надо подлечиться! – подхватил Зимогор, необычайно развеселившийся после хорошенькой дозы спиртного.

Изба на кордоне сначала зазвенела от песен, а потом почти зашевелилась от богатырской пляски – это Медвежакин, хватанувши зелёно-змеиного зелья, кренделя выделывал, рискуя сапогом пятидесятого размера проломить половицу. А когда он поскользнулся и на задницу упал – народ в испуге замер. Казалось, только чудом не развалилось бедное жилье и народ на Новый год не остался без крова.

Непьющий Дед-Борей – и тот немного пригубил и даже прослезился на радостях. И неожиданно поцеловал руку художника – ту, что хотели пилить.

Тимоха покраснел.

– Батя! Ну, ты что, ей-богу…

– Сынок! Ты считай, что заново родился!

– За именинника! – рявкнул Медвежакин, поднимая одну из тех посудин, «чем поят лошадей».

– За именинника мы уже пили, – отмахнулся Тиморей. – Давай за хозяйку. Это она меня в баню погнала!

– За Светлану Михалну? Это мы завсегда! – заверил егерь. – Флаг пропьём, но флот не опозорим!

Раскрасневшиеся, влюбленные друг в друга и в целый мир, тесной компанией сидели за столом и снова песни пели. И художник своей перебинтованной ожившей рукой порывался рубаху рвануть на груди – душа рвалась наружу.

Стол нагрузили – гляди, поломается. Мясо, рыба. Морошка, брусника, голубика. Икра. Соленья и варенья с «материка». Батарея бутылок с самогонкой типа «детская слеза». И сиротливая бутылка шампанского, напоминающая невинную девушку, заблудившуюся в буйном лесу. Шампанское – баловство это – егерь припасал для своей драгоценной жены.

Зимогор и Тимоха опять и опять вспоминали трудный, опасный переход.

– Я же тебе специально собаку оставил! А ты? Ну, что с тебя возьмешь? Турист несчастный… Ты же с собакой обращаться не умеешь. Нужно было довериться Чернышу: куда он бежит, туда и ты иди.

– А я орал на Черныша! – покаянно бубнил Тиморей. – Звал его к ноге. Всё думал, что он куда-то не туда идёт – в другую сторону от кордона.

– Вот! – корил Зимогор. – И в результате проплутал часа четыре!

– Я уже так решил, – рассказывал Дорогин. – Выйду сейчас на середину озера, сяду и замёрзну. И пускай потом этот памятник забирают отсюда! И вдруг… – Он руку сделал корызьком. – И вдруг смотрю, какой-то свет… Как желток раздавленный… Слышу, снегоход затарахтел. Потом, гляжу, кто-то подходит, наклоняется… Батя! Как там было дальше? Расскажи.

– Дальше? – Северьяныч за ухом почесал. – Я подошёл, наклонился. А ты мне говоришь: «Мужик, ты кто такой?» Я отвечаю, ты не узнаешь. «Вставай, – говорю, – Тимка, поехали». А ты ещё удивился, спрашиваешь: «Мужик, а ты меня откуда знаешь?» – Дед-Борей улыбнулся, глядя на сына. – Потом на снегоходе пылили минут сорок. Помнишь? Тебе нужно было бы сесть против ветра, а ты, как чурка, сел навстречу ветру. Да и я хорош, не проследил. И вдобавок ко всему ты обморозил уши, нос…

– Да, «Буран» трясло на кочках, – вспоминал Тимоха. – Рукавица сбилась на запястье, и через сутки оно почернело.

– Это хорошо ещё, цветок был у тебя! – сказал Северьяныч.

– Какой цветок? – не понял Медвежакин.

– Фонарик… – Тиморей улыбнулся. – Батя так называет фонарик.

Антон Северьяныч вопросительно посмотрел на него и промолчал. Северьяныч тогда нашел Тиморея только потому, что заметил впотьмах огонёк: Волшебный Цветок Светлотая горел на середине озера. А когда снегоход подобрался поближе – огонёк пропал. И нигде никто больше не видел тот волшебный удивительный цветок, о котором Дед-Борей рассказывал легенду (сам, наверно, сочинил). Волшебный Цветок Светлотая помогает людям найти друг друга. Помогает – и бесследно сгорает. Раньше было много на земле таких цветов, а теперь почти не осталось, вот почему нередко родственные души аукают впотьмах и не могут найти друг друга.

Затем в избе гитара появилась откуда-то, и Северьяныч – неожиданно для всех! – взял её, голубушку, подкрутил, подладил старые лады и хрипловато запел: