Царь-Север

Медвежакин стал хлестаться веником. Локоть, похожий на раскаленный шатун, мелькал перед глазами; Тимоха уклонялся, чтобы не заработать по лбу. «Затопчет на фиг красный жеребец! Это надо же париться так…»

– Эх! – размечтался егерь, опуская веник. – Сейчас бы в шайку вместо кипятка налить пивка! Ментоловых капель накапать! Вот был бы настоящий пар. Мягкий, с хлебным духом, с мятным запашком… Ты поднимайся выше! Что там, на полу, сидеть? Зайцы отмерзнут.

– Какие зайцы?.. А-а! – Тимоха засмеялся, полез наверх.

Упираясь головою в потолок, ссутулился на верхотуре.

Ноздри и гортань забивало калёным воздухом. Пар накатывал тугими волнами. В тело втыкались миллионы крапивных жал. В тумане, как в дыму на пасеке, роились десятки разъяренных пчел – жадно, жарко жалили. Тело испуганно сжалось, инстинктивно обороняясь от укусов. А душа почему-то обрадовалась. Сначала мелькала трусоватая мысль – сбежать из бани; потерпел и хватит, сколько можно издеваться над организмом? А потом другая мысль – куда спешить? К ножовке по металлу? Что-то не манит. И Дорогин заставил себя расслабиться. Из открывшихся пор выдавливались капли поганого пота, грязца поползла, скопившаяся во время перехода по тундре: ни раздеться, ни умыться, ни побриться. Горячие «банные пчёлы» продолжали его терзать. Но он терпел, сцепивши зубы. Терпел. Крепился. А потом пришла такая странная минута, когда он ощутил удовольствие в этом добровольном самоистязании – или как всё это ещё можно назвать?.. Наступила минута, когда старая шкура, потрескивая в горячем воздухея, будто бы стала сползать с него. И стала на нём нарастать новая кожа – чистая, нежная, обострённо ощущающая мир. Голова звенела от жары, а сердце дураковато билось, ликовало как после доброго стакана спирта. И, постепенно хмелея и забываясь, он перенял эстафету – серебристо мерцающий веник. И неожиданно крикнул:

– А ну, ещё поддай! – и хохотнул. – Ах ты, конь, красный конь, розовые зайцы…

В багровой лапе егеря ковшик промелькнул.

– Во! – обрадовался он. – Это, б… по-нашински! Что русскому здорово, то немцу смерть!

Каменка ухнула, как пушечное жерло. И даже странно было, почему эти озёрные окатыши не полетели калёными ядрами за окно. Бревно где-то в тёмном углу запищало, как живое, затрещало, распуская продольную трещину. Самые стойкие волосики мха, опалённые дикой жарой, закрутились, как живые, потрескивая и перегорая. Розовый туманец у окна сгустился и по стеклу – будто алмазом провели – трещина скользнула.

– Молоток! – упоенно крикнул егерь, почесывая клок палёной шерсти между мышцами на груди. Он был доволен Тимореем. Раньше многие твердили, что он, Медвежакин, парится как дурак. А вот, гляди-ка, умный человек, художник из самого Питера, что вытворяет, зараза, – хоть святых выноси. Даже доска под задницей егеря обжигала раскаленной сковородкой, на которой скворчит яичница. Егерю стало даже маленько завидно – никогда он так доску не накалял.

– Может, хватит? Пойдем? – предложил осторожно, чтобы не подумали, будто он «спекся».

– Иди. Я похлещу маленько…

– Соскучился?

– А то!

– Давай, хлещи. А я пойду. Жена там чего-то просила помочь…

Егерь высадил двери плечом и, уже одеваясь в предбаннике, восхищенно сказал:

– Во, живодер попался!

А «живодер» сидел на верхней полке и чуть не падал в обморок. Потом – упал. Только не в обморок. Упал, распластался на мокрых горячих тесинах и сам себя взялся так нещадно колотить, – жестокие шпицрутены могут показаться детской шалостью. Тимоха бил больную руку, больную ногу. Бил и приговаривал, точно заклинание творил:

– Баня парит! Баня правит! Без бани и бурлак пропал! Эх! Отвяжись худая жись! Привяжись хорошая!

В голове звенело от жары и он уже почти не чувствовал собственного тела – ни здоровой части, ни больной. Все сгорело в этом пекле. Сгорело, чтобы возродиться как птица-феникс.

Уже угорая, теряя рассудок, он вдруг ощутил лёгенькую мелкую занозу, уколовшую правую руку. Это могло показаться, но нет… Вслед за первым слабеньким «приветом» – долетел второй укол и третий…

Он не сразу понял, что это значит. А когда осознал – не поверил… Не мог ещё поверить…

«Неужели отпустило? Господи!»

Он похлестался ещё, потом с размаху отбросил веник, голыми прутьями врезающийся в тело не хуже, чем ножовка по металлу. Он закусил губу и что-то в нём – в душе или под сердцем – что-то крупно, больно дрогнуло. Тимоха мокрыл упёрся лбом в горячую доску и заплакал. Благо, что сырости вокруг в переизбытке и стесняться никого не надо…

7

Какая большая страна! Даже если посмотреть на карту – вот она, висит на стене – и то дух захатывает. А ежели всё это великое пространство представить в натуральную величину? Новый год уже вовсю встречали на востоке и дальше, дальше к западным гранцам праздник по России покатился – где-то на тройках с бубенцами ехал он, где-то на машинах, на снегоходах, а то и просто на своих двоих…