Царь-Север

– А что нам ещё остаётся? – Зимогор неожиданно рассердился. – Что вы всё глядимте на меня как на врага народа? Мне больше всех это надо? Так, что ли?.. Что ещё делать?.. Ждать, когда гангрена…

– Никто не говорит, что надо ждать, – мягко возразила женщина. – Но так-то ведь тоже нельзя!.. Как на скотном дворе… Дай человеку в баню-то сходить. Пускай хорошенько помоется, чтобы заразу не затащить.

Снимая очки, Зимогор сурово подмигнул хозяйке – нервный тик сработал.

– Да мне-то что? Я подожду. – Он положил ножовку на середину простыни. – Тимка! Хочешь в баню, так иди. Пойдёшь?

Ещё не зная, как тут лучше послупить – трусость это будет или благоразумие? – Дорогин в нерешительности пожал плечами.

– Да я… – пробормотал, – да мне, в общем-то…

Но женщина решительно сказала:

– Пойдет, пойдет! Как же без бани? – Светлана Михайловна обрадовалась этой отсрочке от операции. Чистое мужнино белье дала и огромные валенки мужа – пятидесятый размер. Для обмороженных ног это было как раз то, что надо: тепло и просторно.

6

Любил, ох, любил попариться товарищ Медвежакин. Через день да каждый день до умопомрачения хлестался на верхней полке. Шатаясь, выходил на волю. Ступнями прожигая снег, направлялся к проруби. Раскалённое тело его опускалось в воду как железная болванка из горнила – вода шипела вокруг, клокотала. И даже варёная рыба всплывала кверху брюхом в кипяченой проруби, если верить некоторым очевидцам. А таковых немного наберется; не выдерживали рядом с ним на верхней полке. Медвежакин – редкой силы человек. Зимогор по пути на кордон рассказывал, как однажды егерь поломал хребёт сохатому, переплывающему через реку. Догнал на моторке, наехал на хребтину лося. Ухватился за рогатину и, как штурвал, потянул на себя. Сохатый обмяк, стал уходить под воду. Егерь цапнул левою рукою за рога, а правую – держал на моторе. Так и добрался до берега.

«Егерь парится как жеребец!» – восхищенно говорил Зимогор. Слушал Тимоха и не придавал значения словам. Мало ли что скажут, чтобы приукрасить.

Войдя в предбанник, Дорогин присел на лавку. Задумался о предстоящем житье-бытье; как ему работать, если правую руку оттяпают? Он левой рукой – уже в который раз – по воздуху стал «рисовать», воображая перед собою мольберт, палитру.

Банная дверь тихо скрипнула, и вдруг перед ним появилось в облаке пара… появилось нечто похожее на красного коня, сбежавшего с картины Петрова-Водкина. «Конь» думал, что один находится в предбаннике – оскалился и весело заржал, похлопав себя по красному крупу, густо облепленному берёзовым листом.

– Красота! – сказал. – Мать её…

Тимоха в первую секунду чуть не шарахнулся от «коня». Улыбнулся, вежливо покашлял.

– Ну, как парок?

Егерь пригляделся.

– A-а! Это ты… Подбрось полешко и заходи!

Дверь за егерем закрылась, и художник покачал головой. «Вот это конь! – подумал. – Даже не красный, нет. Кровавый конь. Как будто кожу с него содрали на живодерне!»

Прежде чем отправить полено в огонь, Тиморей полюбовался древесною фактурой. Боковину, разбитую колуном, окропило медовыми каплями; смола прилипла к пальцам, и Тиморей лизнул подушечку, и улыбнулся, точно там действительно был мёд. Отражение пламени красным флажком поигрывало на полу, где валялся оторвавшийся от веника березовый листок, хранящий в себе аромат промелькнувшего лета, таинственные шорохи деревьев, среди которых побывал залётный соловей, по весне напившийся росы с листа и оглушивший дубраву гениальными трелями. Кажется, так глубоко – от малой былинки до необъятного мироздания – Тиморей не думал прежде и не чувствовал; душа художника растёт на потрясениях.

В дальнем углу предбанника что-то мерцало, напоминая ножовку по металлу. Стараясь не думать о том, что ему предстоит после бани, Дорогин не спеша разделся. Оглядел исхудавшее тело. На костлявые руки и ноги смотреть противно: чёрные, с голубоватыми и алыми разводьями, точно у покойника. Но всё же целые они – руки, и ноги. И никак нельзя было умом постигнуть, что в правой руке и в левой ноге уже произошли необратимые процессы, что надо резать руку, надо, ничего не поделаешь…

Егерь снова дверь приоткрыл – облако пара выпустил в предбанник. Убитый веник бросил в дальний угол – свежий взял.

– Заходи, не стесняйся! Чего ты?

– Сейчас. – Тиморей поежился, «гусиную» кожу потёр на предплечье и, наклоняя голову, нырнул в сухой туманец, горячий и, словно гремучая смесь, до звона стиснутый небольшим, приземистым пространством бани.

Возле крохотного окошка туманец показался розоватым, будто человечьей кровушки из тела насосался. Тиморей не сразу понял: это подсветка – возле бани лампочка висела, раскрашенная под новогоднее игрушечное яблоко.

– Поддать? – спросили сверху.

– Как хотите.

– Давай на «ты». Так проще.

– Можно, – согласился Тиморей.

Полок заскрипел – Медвежакин поднялся, пару поддал.

– Ложись! – весело рявкнул.

– Зачем?

Каменка отрыгнула облако пара, и Тиморей пожалел, что не послушался команды. Шкура затрещала на спине и обмороженное ухо заломило.

– Терпишь? Молоток!