Царь-Север

Вороны, сидящие на скалах – примерно в километре от стрельбы – моментально обнаружили добычу. После первого же выстрела, почуявши тёплую кровь, стая взмыла над скалой, и полетела к месту расстрела оленей…

Охотник пришёл в зимовьё – Тимоху позвал на подмогу.

Луна светила в сумраке полярной ночи. Многочисленные тени вычернялись – тени от сугробов, деревьев и кустов.

Постояв на пригорке, где уже хозяйничали наглые вороны, Дорогин неодобрительно покачал головой:

– А зачем ты столько мяса навалял?

– Пригодится, – мрачно сказал Егор, глядя на тёмный, дымящийся ручеек, пролившийся наискосок по распадку. – Подранок пошёл. Надо взять.

– Зачем? Мяса и так выше крыши.

– Волки могут по крови прийти.

Черныш, истосковавшийся по охоте, очень скоро настиг подранка, неутомимо и усердно стал гонять. Умело отрезая пути отхода, кобель заставил подранка покружить по распадку, а потом олень вдруг вылетел – прямо на охотника. Черныш почти вплотную подогнал – метров на пять. В карабине остался последний патрон. Зимогор прицелился. И – промазал. Усталый, загнанный олень облёгченно вздохнул – так показалось. Распаренная шкура у него дымилась на морозе, кровь капала из раны, ягодой пятнала снег под копытами.

Избоченив голову, кобель укоризненно посмотрел на хозяина, и только что «руками» не развел от изумления. Облизнулся, поскуливая, точно говоря: «Ну и козел же ты! Я так старался!»

Зимогор поторопился к убитым оленям.

– Надо теперь срочно разбуторить!

– Как это – разбуторить?

– Тупо. Будем кишки выпускать.

Вдвоем они разделали, перетаскали туши в мерзлотник, находящийся около зимовья.

Печка тем временем раскочегарилась. Большая чугунная сковородка полупудовой тяжести зашипела, обжаривая свеженину. По избе потянулся ароматный душок и сизая дымка завиднелась недалеко от керосиновой лампы, кукурузным початком желтеющей на подоконнике возле печи. Оленьи почки, языки и печень – это первое, что приготовили. Зимогор достал военную мятую фляжку со спиртом – НЗ. (Тиморей удивлённо посмотрел на него, но сделал вид, но ничего особенно не происходит).

Молча, безо всяких тостов, чёрт бы их подрал, просто чтобы расслабиться да нормально поесть – хватанули спирту грамм по сто. И с аппетитом, с первобытной жадностью набросились на жратву, забывая о том, что организм уже отвык от такой гастрономии. Наелись до отвалу, а потом, ближе к ночи… Как там сказал поэт? «Таков мой организм – простите мне ненужный прозаизм!» Ночью они бегали попеременно, сидели в кустах, любовались лунными картинками…

15

И опять запуржило, зачертометелило, опять пространство подтаёжной зоны и тундры словно бы связало, спеленало длинными свистящими верёвками пурги. Светло-серые и чёрные верёвки эти рвались, бесновались и шипели змеями, узловато завязывались то в низинах, то на пригорках, пытаясь откручивать головы кустам и деревьям, с которым сыпом сыпались волосы хвои и мёрзлых листьев, не отлетевших по осени.

Только теперь эта пурга их не пугала. Теперь – даже на руку. Несколько дней отъедались, копили силы, жирок заливали под кожу. Костявые и тёмные измученные физиономии, на которых как будто было написано – «Мы из Бухенвальда!» – заметно приободрились, даже порозовели. В глазах появился блеск жаркого подсолнечного масла, на котором жарили и парили. (Спасибо тому, кто припас это маслице). И всё чаще вспоминались анекдотики, от которых сытое брюхо волнами тряслось.

А когда утихло – довольные, жизнерадостные покинули тёплый приют. Дальше погнали по снегам, по льдам. Зимогор улыбался в расчесанную ветром бороду, что-то мурлыкал, как сытый кот. Черныш, заметно округлившийся на оленьем мясе, лишний раз ленился с прицепа спрыгнуть. Дорогин, поглядывая на новые лыжи-голицы, в душе восхищался охотником: из любого положения умеет выйти, молодец мужик. Тиморей вообще пообтёрся на морозах, пообвыкся в темноте полярной ночи; бодрее и уверенней смотрел вперед; душу ему согревал волшебный Цветок Светлотая, лежащий за пазухой.

Кругом была – серебряная стылая идиллия. Прямо какая-то пастушья пастораль. И это невольно расслабило их… А Север не любит расслабленных, Север сам застёгнут на все пуговки – особенно зимой – и такой же застёгнутости требует от человека. А ежели ты расстегай – ну, тогда извини…

С шутками и прибаутками путники прошли километров пятнадцать. И вдруг – словно гром среди ясного неба – трах-бабах!

«Буран» опять засел. Причём на этот раз так капитально, как ни разу ещё не застревал. Дымящаяся наледь оказалась глубокая – почти по пояс. Зимогор едва не провалился, когда выскочил из седла. Вода – будто капкан сработал! – злыми зубами цапнула за ногу, моментально достала до косточки…

– Топор! – заорал охотник, подскакивая к прицепу. – Где топор?

– На месте!

Зимогор откинул брезентуху – вещи и предметы стал разбрасывать.

– Нет на месте! – Зимогор рассвирепел. – Кто дрова рубил в последний раз? Не ты?

– Нет, не я…

– Конечно, не ты! – раскалялся Егор, продолжая поиск топора. – Ты, сука, вообще привык на всем готовеньком…

– Почему? Ты настрелял – я приготовил.