Царь-Север

И снова Черныш у порога вскидывал морду и в недоумении смотрел сначала на хозяина, а затем на кончик своего хвоста. Не понимая, в чём дело, собака виляла хвостом и поскуливала, подходя к Зимогору, лежавшему на нарах и пальцем чертившему рисунок созвездий в воздухе под потолком.

– Астроном! – уныло поинтересовался Тиморей. – Когда за прицепом поедем? Собака скоро сдохнет с голодухи!

– Поедем, – тоже уныло отозвался Егор. – Пускай хоть маленько отпустит.

Но мороз не только не ослабевал, – сатанел ещё сильнее. А за прицепом надо было ехать – кровь из носу. Там продукты, всё там, что необходимо для того, чтобы хоть как-то выдержать морозную осаду. Без прицепа дальше двигаться нельзя.

– Да пропади ты пропадом, прицеп! Что ты ко мне прицепился! – вслух подумал Егор, отмахнувшись.

Апатия на него навалилась. Лежа на дощатых нарах, прикрытых старой оленьей шкурой, потёртой во многих местах, он отвернулся к стенке и заснул, посапывая, как безгрешный младенец.

Время от времени Дорогин сердито поглядывал на загривок, на спину охотника, на зад, мешковато взбугрившийся под ватником. Старался погасить в душе слепое раздражение. Не зная, чем себя занять, Тимоха взял топор, возле порога настрогал несколько лучин из сухого полена.

Зимогор проснулся, голову приподнял. Ухо – красное, отдавленное подушкой.

– Турист! – раздраженно рыкнул. – Хватить стучать!

– А сколько можно дрыхнуть?!

– Что, завидно?

– За санями надо ехать.

– Мороз маленько стихнет и поеду.

– Да он, может, сто лет не стихнет!

– Подождем. У нас в запасе вечность…

– У меня запаса нет! Новый год на носу! Поднимайся! Надо ехать за санями, говорю! Или ты боишься? Ну, давай, я сгоняю.

Охотник яростно сверкнул глазами. Нервно подмигнул.

– Кто боится?

– Ну не я же!

– Да пошел ты…

– Сам пошел!

Разозлившись, Зимогор закурил и тут же бросил папиросу к печке. Но спохватился – пальцами осторожно придушил окурок, положил на подоконник. (За окном были тусклые сумерки).

Молча одевшись, охотник взял аккумулятор, стоявший около печки.

Снегоход за стеной так взревел – иней на ближайших кустах задрожал и серебряным сором посыпался. Давая мотору прогреться, Зимогор, что-то сердито ворча, прошёл вперёд, проверяя глубину снеговья. Потом он резко перебросил ногу через сидение – точно в седло рысака заскочил. Резко развернулся, едва не опрокинувшись, и вприпрыжку покатился в морозный туман, серенькой драною марлей занавесивший всю округу. Нижние ветки деревьев – плохо видно в тумане – хлестанули по плечу, по голове. Егор машинально пригнулся. Кухта с деревьев ручейками потекла, запорошила рубчатый след.

И так-то мороз прижигал, а на скорости вообще – хватал калёными щипцами. Встречный ветер кипятком обваривал. Но Зимогор не обращал внимания. Жарко было от ярости. Он задыхался от матерков.

– Козёл! Турист несчастный! Я никого и ничего на свете не боюсь! Кроме чистого льда. Мамка таким родила! Я тут ни при чем! Как выхожу на чистый лёд, стрелять его ять, ноги подкашиваются…

До прицепа – километров десять. Серая, до косточек выстывшая тундра казалась огромным чучелом, из которого вынули душу – осталась только видимость живого существа. Оловянным раздавленным слитком свет лежал на горизонте – там в это время солнышко должно сиять. Должно, да не обязано. Сухие жесткие снега напоминали широкие листы алюминия. Заклепками вдоль берега взбугрились бесконечные наледи. Озёрное пространство и речное – насколько глаз хватал – нынче не тронуто ни зверями, ни птицами. Для них это верная смерть – в такую стужу сунуться.

Снегоход заглох возле прицепа. Металлическое ухо, куда вставлялся железный штырь, за ночь залудил мороз. Спешно выбивая пробку железным штырем, Егор промахнулся мимо «уха». Дзинь! И под ноги упали две половинки штыря, обнаживши сахаристое нутро.

– Стрелять его ять! – прошептал Зимогор. – Железо раскрошилось, как сухарь!

Он постоял в тишине и почувствовал: ноздри начинают слипаться от мороза. Покачав головой, он специально вдохнул полной грудью – и выдохнул, сделав трубочкой губы. И услышал, как дыхание пылью рассыпалось… Горячее дыхание, исторгнутое из груди, превратилось в металлическую холодную пыль под ногами. Жутковато стало. И в то же время – отчего-то весело. Егор смежил ресницы; их тут же склеило морозным клеем. Криво улыбаясь, он прислушался к пустынному берегу. В тягучей тишине пригрезился какой-то горестный звук, предсмертный стон. Что это было? Сам воздух, наверно, стонал. Стонал и корчился, промерзая до последней воздушинки, сгорая на морозе…

На прицепе нашлась запасная железка – Егор воткнул в проушину, завел «Буран», только почему-то не спешил дать газу. Что-то непонятное держало его здесь. Надо было дёргать поскорее, а он – замешкался. В чём дело? Почему сердце вдруг стало булгачить, проявляя странную тревогу?

Еловая шишка валялась неподалеку. Шишка была обработана белкой – это она так умеет чешуйки отгрызать около самого стержня. А если бы кормилась мышь, отгрызла бы далеко от стерженька…

– Ладно, юный следопыт, – сказал он сам себе, – погнали!