Царь-Север

Да, только в этом дальнем уголке могло родиться эдакое чудо! Только здесь, в холодном, алмазно-чистом небе могла разыграться в полную палитру световая сказка – редчайшее по красоте и силе северное сияние. Волшебство Верхнего Мира. Нижний Мир – человеческий – не придумал ещё, да и вряд ли когда-нибудь придумает что-нибудь похожее на эти краски. Радужный, радостный свет переливался над горами, над приполярной тайгою и полярной тундрой. Свет нагревался, делался необычайно красным, кроваво-тревожным. Сначала сукровичный свет разлился лишь на половину небосвода, потом – неожиданно быстро – весь купол захватил в объятья. И снега – бескрайние снега Крайнего Севера – зацвели подобием полярных маков, зарделись цветом шиповника, заалели россыпью рябины. В зеленоватых красках озарения замелькали призрачные заросли осоки, дриады, мятлика и стелющейся ивы. Голые камни, обдутые ветром, смотрелись теперь самородками дикого золота. Заполыхали вершины деревьев – и это казалось уже не сиянием Верхнего Мира – это верховой пожар пошёл пластать по листвякам, березам и даже по распадкам, по темноте провалов между гор.

И снегоход, и прицеп, и сугробами заваленная крыша избы, и ветхий какой-то сарайчик, сколоченный из грубых чёрных досок – все сделалось красным. Только не в кровавом смысле слова – в красивом смысле. И земля, и небо, объединяясь в тихом лирическом угаре, хмельно закружились, веселя и пугая одновременно. Красным вином на великом пиру – где пьют, там и льют! – расплескались широкие всполохи от края и до края Великой тундры! Хоть стакан, хоть ведро подставляй да принимайся праздновать – то ли света конец, то ли нового мира начало.

Волшебство, волхование возвышенных красок едва не затмило рассудок. Художник стоял и крестился, глядя в небеса. Крестился, сам того не замечая. И ловил себя на той нехитрой мысли, какая уже приходила к нему. Счастье – когда ты находишься там, где ты хотел бы находиться, и когда ты делаешь то, что хотел бы делать… Он мог бы сказать с уверенностью, что десятки и сотни других художников будут ему завидовать явной или тайной завистью – им никогда не увидеть эдакого чуда. Не увидеть хотя бы по той простой причине, какую однажды обнаружил мудрый Гераклит: в одну и ту же реку дважды не войдешь. Происходило что-то невероятное, запредельное – за пределами человеческого разума. И сколько длилось это – он сказать не может. Было ощущение застывшего мгновения. И – ощущение распахнутой вечности, куда улетала душа… Потом – в Петербурге, в Москве и в других городах и весях – художник станет взахлеб рассказывать про это диво дивное. Среди слушателей будут попадаться даже академики. Недоверчиво наморщив крутые лбы, похожие на валуны, учёные мужи начнут губу кривить: «Такого быть не может по той простой причине, что не может быть!» Он загорячится: «Да ведь было же!» – «Ну-ну. А сколько перед этим было выпито?» – «Да я все видел трезвыми глазами!» И опять ему в ответ: «Нет! – говорили, будто молотком вгоняли гвоздь по шляпку. – Нет! Не может быть!»

И охотник тоже созерцал невероятное это сияние. И он потом будет рассказывать многим. И ему тоже не будут верить ученые дяди. «Курвы кабинетные! – злился Зимогор. – Сами свой зад боятся застудить и другим не верят!» Выпивая, он рубаху на груди готов был рвать и землю жрать на вечной мерзлоте – и всё равно не верили. И тогда охотник посылал их на – на хутор бабочек ловить. Поскольку ни на что другое, как утверждал Егор, не годятся эти господа ученые со своими книжками, теориями, которые не вяжутся с элементарной житейской практикой. «Было! Было красное сияние! – рычал Зимогор. – Да, я знаю, что оно всегда зеленоватое, похожее на изумрудный стеклярус, укрывающий вход в небеса. Переливы зеленого света обычно перетекают в розоватые оттенки, в голубоватые и в другие трудно уловимые цвета. Я это знаю, видел, не дальтоник. Но тогда полыхало – именно красное. Почему? А вот здесь-то, господа ученые, вы и почешите голову свою или же… другое что-нибудь».

Помнится, когда сияние угасло, в душе у Тиморея возникло ощущение, что теперь и умирать не страшно – всё ты видел и всё пережил на Земле.

Небо стало темнеть по краям, закрываться дымной поволокой. Крыша мироздания медленно обуглилась, мерцая розоватыми головешками, а скоро и они угасли, укатились за горизонт. И только холодные звезды вдали искрили на стылом ветру, слабо отражались на изломах гор, на гребешках сугробов, блеснами блестели на реке – на голых наледях.

Егор на лыжах подкатил. Глаза сияли.

– Видел?

– Видел!

Зимогор скинул лыжи.

– Это Нострадамус нам привет передает.

Продолжая смотреть в небеса, Тимоха спросил:

– Ты о чём?

– Можно сказать, наступил конец света.

– То есть?

– Полярная ночь.

11