Царь-Север

– Да ну их! – пробормотал. – После твоего рассказа про Плацуху что-то не манит играть…

– Что? – Зимогор зубоскалил. – Боишься – зарэжу?

– Не боюсь, а как-то так… нет энтузиазма.

Избу между тем замело – сровняло с покатыми застругами, протянувшимися по крыше, где чёрным горелым пеньком торчала труба, кругом себя оплавившая снег.

– Хорошо, дверь вовнутрь открывается, – поднимаясь, сказал Дорогин. – А то и выйти не смогли бы. А выйти уже надо – позарез!

– Ага! – Егор ухмыльнулся. – Чай наружу просится?

– Ну, так ещё бы! Траву-то заварили мочегонную.

Скудный свет полуденной зари синевато, натужно маячил в заснеженном оконце. Тень от ближайшего дерева мохнатою лапой качала.

Зимогор лопату взял – тропинку пробил до сортира. Но тропинки этой хватило ненадолго – скоро опять завьюжило. Теперь уже Тимоха лопату взял – долго, старательно выскребал, наслаждаясь ядрёным чистым воздухом, розовея щеками. Отдыхая, он с улыбкой созерцал картины, которые давно уже банально обзываются картинами зимнего царства или зимней сказки, а на самом-то деле – куда как лучше, краше и таинственней. Чудные картины – свет радости в душе распространяют.

Правда, в избу он вернулся не радостный.

– Молния сломалась на джинсах, – пожаловался. – Буду теперь ходить с расстегнутым скворечником.

– Нитки возьми, зашей, – посоветовал Егор и хохотнул, что-то вспомнив. – Сейчас-то хоть тепло. Такая погода скворцу твоему не страшна. А вот у меня приключилось однажды в мороз… Помню, штаны были ватные. Мировые штаны. И ширинка была – без претензий. Но когда мороз больше пятидесяти – ширинку ты уже не застегнешь.

– Да ну?

– Факт. Наукой доказано. Я лично принимал участие в таком научном эксперименте. – Охотник опять хохотнул. – Как там у Твардовского? Про Васю Теркина… «И у фрицев на виду – справил малую нужду». Вот так и я. Справил тогда на открытой поляне, а застегнуть не могу, бляха-муха. Задубели пальцы. Минус пятьдесят четыре, что ж ты хочешь?! Я прикрыл скворечник и дальше припустил – до избушки. Я на путике был. Километров десять до избы пилить. Ну и это – и спёкся…

Глаза у Тиморея стали увеличиваться.

– Неужели обморозил?

– Ой, блин! Не спрашивай! – Охотник поморщился. – Анжела, курица, потом кудахтала, злорадствовала: «Слава богу, я теперь спокойна! Теперь-то уж я точно знаю, что ты не пойдешь по блядям!» Дура, говорю, чему ты радуешься? Ты о себе подумала?

Хохотали – чуть не падали на пол. Фитили на самодельных свечках – словно живые, испуганные – в стороны шарахались от хохота; коптили и гасли.

И Тиморей – по принципу алаверды – старался припомнить что-нибудь развеселое, анекдотическое.

А потом рассказчики притихли. Приуныли. Тоска одолевать начинала.

Пурга, пурга! Ох, и надоела эта ведьма с длинными седыми космами! Ну сколько она будет на метле своей летать, стучаться в окна, в трубу свистеть? И опять засыпали они под завыванье за стеной, и опять просыпались под эту же муторную музыку. И уже почему-то стараясь пореже глядеть друг на друга, они занимались делами. Один из них печку топить принимался. Другой брал чёрный котелок и шёл за дверь – свеженького снегу зачерпнуть, вскипятить чаёк, от которого уже становилось тошно; чай не водка, много не выпьешь. Какую-то крупу доставали из мешочка, машинально варганили жратву. Ели молча, без аппетита, а скорей по привычке – чтобы ноги с голодухи не протянуть. Потом курили – опять же молча, сосредоточенно, словно бы делали важную какую-то работу. Слегка одурелые от никотина – и вообще от этого безделья – они опять проваливались в полудремотную тёплую муть. И ни раз, и ни два душу давило тягостное чувство, будто Земля остановила свой привычный бег. Земля заблудилась посреди сумасшедшей пурги и понять не могла: куда, в какую сторону вращаться. И время остановилось. Декоративный «будильник», подарок полярного летчика Мастакова – впервые за несколько лет – захромал, и показывал како-то странное «марсианское» время, а затем и вовсе перестал идти. Видно, пружина сломалась. И в душе у Тимохи тоже хитромудрые какие-то пружинки выходили из строя, слабели. Упругая сила тех потаенных пружин зависела от солнечного света, от высоких, чистых звёзд, от запаха тайги и тундрового простора. От всего того, что казалось теперь где-то там, в немыслимой дали, в другом – фантастическом – мире, который затерялся в снегах, во льдах, как затерялась и пропала дивная прародина людей – Гиперборея.

10

Гиперборейцы были солнцепоклонники. Вот и ему, художнику, потомку солнцепоклонника, пришла пора – в последний раз поклониться золотому Солнцу. Взойдет оно, нет ли – ещё неизвестно. Значит, надо попрощаться – как в последний раз. И хорошо, что он сейчас оказался один в избе; охотник на лыжах убежал куда-то.

Тимоха ступил за порог. После пурги морозно, тихо. Так тихо – ущипнуть себя хотелось, проверить: здесь ли ты, на этом свете или уже на том? Ведь на Земле так тихо не бывает. Разве что в тундре – за сотни вёрст от того гремучего создания, которое зовется «благом цивилизации».