Царь-Север

Ледяная луна, окованная обручем морозно-серебристого сияния, стояла почти в зените – высоко над скалой. Снега кругом сверкали с переливами: то драгоценный камешек почудится, то затаившийся звериный глаз. Тихо кругом. Пустыня жуткой стылости. В такой невероятной тишине твои тяжёлые шаги по снегу – по сухой, голубовато-бледной извести – скрипят настолько громко, что их могут услышать даже на другом конце Земли; так, по крайней мере, может показаться. Вот почему, наверно, Тиморей, шагая, время от времени останавливал и невольно сдерживал дыхание, которое было уже с хрипотцой – простуда начинала донимать.

И вдруг под самым ухом у него – метра полтора, если не ближе – хрупким инеем отштукатуренная скала «взорвалась» почти по-настоящему!

Тиморей испуганно отпрянул от скалы – едва под берег не сковырнулся.

Поднимая голову, угрюмо посмотрел, похлопал седыми от куржака ресницами, цеплявшими друг за друга. Никогда ещё не видел Тиморей, чтобы камень рвало морозом – как динамитом.

Гранитная крошка посыпалась, оголяя красноватое мясо в прожилках травы камнеломки. Серый пух под луной закружился снежинками, сухие лепестки и стебельки, утеплявшие птичье гнездо. Крохотная какая-то пичужка, испугом выбитая вон, тоненько пискнула, взлетела над скалой и через несколько секунд заживо сварилась в раскаленном воздухе – ледышкой бухнулась к ногам.

«О, мама родная! – Художник посмотрел на бездыханную птицу. – Вот ничего себе!»

Нависая над озером, скала уступом уходила к воде. Внизу, под уступом, богатая изморозь бахромой наросла, напоминая испод грибной шляпы. Бородатая изморозь дрогнула, осыпалась мучнистым дымом – опять морозяка рванул динамитом, расклинил две огромных вековых плиты, между которыми окостенела вода. А следом – точно пушка бухнула на озере! – ледяная броня раскололась, проседая под «бронебойным снарядом» Авроры, смутной утренней зари.

Дорогин покашлял; морозом обжигало верхушки легких. Сплюнув, он услышал тонкий звон – плевок под морозной луной обернулся жемчужиной.

– Егор, это сколько же градусов?

Температура – определил охотник по своим приметам, известным ему одному – опустилась ниже пятидесяти. И, судя по всему, с каждой минутой продолжала падать. И теперь только Тимоха вспомнил о «наморднике» из шкуры нерпы. Натянул и обрадовался: «Отличная маска! Что я раныие-то не надевал? Пижонил!»

На рассвете покинув избу, отойдя километра четыре, они пожалели: надо уж было не дёргаться, в тепле пересидеть этот зверский мороз. И, тем не менее, нужно идти; время и так поджимает.

«Буран» опять забуксовал, завалившись на бок. Ремень вариатора визжал поросёнком и противно дымился, прокручиваясь на месте; как будто поросёнка того жарили. Разогревшийся снег шматками летел на прицеп и тут же замерзал – кусками теста.

– Ах, стерва! Как некстати! – Зимогор уже ругался вяло, без огонька.

Попробовали вытолкнуть «Буран». Не поддаётся.

– Бросаем к черту! – сказал Тимоха. – Иначе загнемся!

– Очень даже может быть, – неохотно согласился Зимогор.

Они кое-как отстегнули прицеп от «Бурана» (прицепной замок не открывался, точно приваренный электросваркой). Налегке по-быстрому добрались до очередного зимовья. Там сидели сутки. Квасились в тепле. Играли на зубариках – вся провизия осталась на прицепе.

Затворники ждали, надеялись: вот-вот хоть маленько непогода отступит. Но по всем приметам и приглядкам выходило так, что ждать придётся, бог знает, сколько.

– Собака, например, в снегу валялась – это к метелям, – тоном знатока заметил Зимогор.

Черныш, в это время лежавший на полу возле порога, вскунул морду и посмотрел одним абрикосовым глазом – второму открываться было лень.

– Когда? – Черныш заскулил, как бы желая сказать: – Когда? В каком снегу? Где я валялся?

– Или вот ещё одна примета, – продолжал охотник, глядя за окно. – Вон там ворона, видишь? Спрятала клюв под крыло. Это к чему?

– Вороне как-то бог послал кусочек сыру, ворона спрятала кусочек под крыло, – подсказал Тиморей.

– Ворона спрятала кусочек под Крылова, – уточнил Егор и засмеялся, довольный своим каламбуром. – А это между тем – примета на мороз.

Потом – вторые сутки потянулись. Темнота полярной ночи становилась всё гуще – солнце даже близко уже не подходило к горам, взгромоздившимся на горизонте. И только слабый очерк этих гор – волнообразный тонкий стилуэт – словно карандашиком робко рисовался на голубовато-серой холстине поднебесья, а через несколько минут стирался. И вслед за этим кисть великого незримого Творца начинала набрасывать силуэты созвездий, среди которых в первую очередь узнавались Большая и Малая Медведицы. Крупным белым цветком прорастала в темноте и распускала лепестки Полярная звезда, возле которой – с левой стороны – хорошо виднелась Кассиопея.

– А если посмотреть на хвост Большой Медведицы, – рассказывал охотник, – хвост протянулся прямёхонько к созвездию Волопаса.