Царь-Север

Осматривая «Буран», Егор то приседал на корточки, то на коленях ползал, то на брюхо ложился. Сломанной веткой замерил глубину провала. Послушал недовольное шипение снега под раскаленным мотором, зарывшимся в промоину, откуда пахло погребом и чем-то похожим на свежие огурцы. Под ледяною крышкой «погреба» пузырилась вода, переливалась мелодичной свирелью: снегоход провалился в районе ручья, по узкому ущелью змеящегося к озеру. От холодной воды и снега руки Егора вскоре сделались похожими на вареных раков. Красными грязными клешнями «рак» вцепился в затянувшийся узел стропы, кое-как развязал.

– Чего ты ржешь? Вытаскивать придется!

– Вытаскивай. Меньше будешь выпендриваться.

– Тихо! – Егор настороженно глядел в сторону берега.

Недалеко от ручья, впадающего в озеро, на берегу взгромоздился рыжеватый утес, изувеченный временем, под бурями и ливнями потерявший каменную голову – виднелись только плечи богатыря, прикрытые лохмотьями снеговея. Там, на покатом гранитном плече, мерещилась фигура человека. А тут ещё вдобавок какая-то пичуга забухвостила – мелкие и частые звонки посыпались будто патроны. И «фигура» явно шевельнулась…

Зимогор взял карабин и молча, коротко махнул рукою – приказал уйти в укрытие. Но Тиморей нахально стоял и похохатывал: у художника зрение было хорошее, отточил на пленерах; никакой опасности он впереди не видел – на скале темнело одинокое хилое дерево, закрученное северными вьюгами и напоминающее фигуру человека, стоящего с оружием наизготовку.

5

В середине ноября – в преддверии полярной ночи – солнце в небо выползало ненадолго. На востоке лениво растекался бледный ручеек зари. По распадкам, по камням в наплывах наледи туманы шевелились багровым пухом, скатывались в морозные перины, если ветра не было. Заснеженное дерево кроваво подкрашивалось – издалека смотрелось, как подбитый горностай. Серая птица, сидящая на голой полярной березе, тонким голосом, точно иглой, протыкала мёрзлый покой, вышивала безыскусной песенкой. Тундряная куропатка – от уголочка рта до глаза «подкрасившая» на зиму чёрную полоску – покидала укрытие, вылетала потеребить сережки и почки ольхи. Росомаха, мелькая за стволами, спешила, пока светло, урвать что-нибудь на голодный зубок.

На рассвете всё в округе будто говорило о рождении нового дня, только солнце припаздывало, с натугою вспухало медным боком над перевалом. Негреющим помятым слитком вкатывалось на гору, сыпало окалину по снегам, по облакам, пыжилось выйти в небо, но молодецкой силы и золотого прежнего задора не было. И часа через два, через три сонное светило, смежая розоватые лучи-ресницы, обморочно опадало в тундру, за которой мерещилась бездонная пропасть. По-над землею рассыпались калёные картечины созвездий – морозно мерцали в чистом воздухе. Глухая ночь округу обнимала – косточки трещали.

Морозы уже и днем не уходили, осознавая себя полноправными хозяевами. Песец белым ядром закатывался в жерло снеговой норы; под кустом хоронился или за крепкими надувами снеговья. Песцам тепло – бродяги нагуляли подкожный жир до пальца толщиной, теперь оставалось пушистым хвостом нос прикрыть и спи себе, время от времени вскидывая белую мордаху с тёмно-коричневыми живыми ягодками, проверяя, всё ли в порядке.

Дикий северный олень, покидая тундровое пространство, прошитое ветром, стадами рассыпался по берегам. Опасаясь волка и поминутно замирая, поводя чуткими ноздрями, олени в распадках разбивали копытами цинковую корку снега, добывали пропитание – подснежную стылую зелень с бледноватыми стебельками и червонной подпалиной. Лишайники открывались под снегом, жесткая ветошь. Непривередливый олень, обдувая лунку горячими ноздрями, поднимал добычу и перетирал, скрипя зубами: зимою не до жиру, быть бы живу, все сгодится для прокорма.

Зимогор наблюдал в бинокль за высоким быком, передними костяными «копьями» выбивающим лунку в снегу, – копаницу. Рисовым зернышком на ресницах оленя задрожала крошка снега, выскочившая из-под копыта. Поворачивая рогатую увесистую башку, бык посмотрел – прямо в бинокль, сморгнул снежинку и опять уткнулся в лунку; оттуда повалил дымок горячего дыхания.

– А хорошо бы олешку сейчас завалить.

– Это точно. Рыба скоро в горло не полезет.

– Может, сгоняем? Пальнем? – Охотник подбородком показал на дальний берег.

– Уйдут, пока мы доберемся…

– Смотря как добираться. У оленя плохое зрение, он больше доверяет обонянию. Если подойти к нему с подветренной стороны…

– Лучше не надо! – перебил Дорогин. – Будем отвлекаться – не успеем до Нового года…

– Ладно, стрелять его ять! Но ловушку-то надо проверить? Мы ведь ещё не выехали из моих владений.

– Ну, давай. Только это – последняя. А то провозимся…

– О чём разговор? Конечно, последняя.