Царь-Север

Официально охота на песцов открылась только в середине ноября, и Зимогор будто сдурел; пока находился на территории своего участка, не в силах был соблазн перебороть. Вспоминая о капканах, ловушках, находящихся неподалеку, он предлагал проверить – жалко, если пропадёт добыча. Тимоха поначалу был недоволен отклонением от маршрута, но скоро сам вошел в азарт. Снегоход то и дело разворачивался и убегал «недалеко» – за мысок или в распадок – километров за десять, пятнадцать. Поездки эти зачастую заканчивались провалами – на пути подстерегали зажоры, наледи. Приходилось пыхтеть и потеть, таская на руках трёхсоткилограммовый снегоход.

Дорогин стал возмущаться:

– Хватит скакать по сторонам! Мы так опоздаем к вертолету! Северьяныч не будет ждать!

– Северьяныч? – Охотник нервно подмигнул. – Откуда ты знаешь, что он на кордоне?

– Телеграмму прислал. – Тиморей руку к сердцу прижал. – Я чую, что он там…

– Чуйствительный ты наш! – усмехнулся Егор. – Хорошо, давай ещё один капкан проверим и не будем больше отвлекаться.

Капкан находился – «почти под носом», как сказал Егор. Прямо по курсу, около избы, в которой собирались переночевать. Ну, может быть, маленько надо будет вправо завернуть. Завернули вправо. Прострочили километра два по целине. Свернули влево, а потом ещё раз влево. Помчались по притоку – выстывшие ветки хлестали по плечам, по щекам. Газуя, охотник опять увлекся, не успел заметить опасный поворот, и в результате сами они оказались в «капкане».

Снегоход на этот раз провалился капитально – глубоко, основательно. Бесполезно было даже рыпаться, – не выдернешь.

– Давай попытаемся! – виновато предложил охотник.

Дорогин ноги промочил. Разозлился:

– Ехать, так ехать! А работать, так работать! Сколько можно ползать по этим наледям?!

Егор с тревогой посмотрел на потемневшую от влаги дымящуюся обувь Тимохи. «Дело дрянь!» – подумал. Но виду не подал.

– Будем слеги рубить! Не бросать же «Буран»…

– Хорошо тебе. А мне теперь – хоть репку пой!

Дорогин завистливо покосился на чёрно-зелёные бахилы Егора. Отличные бахилы – от костюма химзащиты. Охотники и рыбаки, грибники и прочие тундровые и таёжные бродяги давно уже присмотрели себе эту обувь из комплекта ОЗК – общевойсковой защитный комплект. В таких бахилах, надетых поверх любой обуви – да в меховых носках – ноги всегда сухие. Зимогор вообще основательно был утеплен: к толстым, плохо гнущимся брюкам пришит меховой широкий пояс, защищающий поясницу от переохлаждения во время постоянного «битья поклонов». На тесёмочках болтались меховые рукавицы с указательным пальцем для удобства стрельбы. Тесёмочки эти попервоначалу вызвали кривую ухмылку худохника: «Детский сад!» Но вскоре, однако, он оценил страховочный шнурок, пропущенный под воротником одежды: одну свою перчатку Тимоха посеял, когда разинул рот на зайца, пробегающего по берегу; пришлось возвращаться – километра два пилить по наледям – искать пропажу.

А в распадках тем временем уже потемнело, только вершины далёких гор слабо ещё серебрились во мгле, отражая призрачный свет, скатившийся за край земли. Голубоватые куски небосвода зияли среди грузных облаков, тащивших «небесную манну», готовую просыпаться очередной пургой.

Рядом со снегоходом торчала впаянная в берег ледяная булава. В сердцевине темнел замурованный камешек, обсыпанный бисером воздушных пузырьков. Странным образом улавливая умирающий свет в небесах, ледяная булава на несколько мгновений вспыхнула бриллиантовой гранью и обыкновенный камушек внутри показался драгоценным, гранёным.

Запрокинув голову, Дорогин посмотрел на небеса, пытаясь понять, откуда свет на льдину падает. А когда он опустил глаза – сверкающая «булава» померкла, перегорела изнутри, покрываясь пепельным налетом, только россыпь мелких воздушных пузырьков всё ещё искрила бисеринками.

Егор достал топор.

– Что варежку разинул? – Он усмехнулся. – Смотри, опять её не потеряй.

– Кого?

– Варежку свою. Перчатку ли…

Они пошли по светло-серой «ветровой доске» – как рубанком выстрогала вьюга, оставляя сверху твёрдые кругляшки, похожие на сучья. Крепкий наст – как будто действительно доска – хорошо держал, лишь кое-где проваливался. Под снегом трещали кусты, изломанные ветки впивались в подошвы. Когда проваливались очень глубоко, приходилось опускаться на четвереньки и по-пластунски выползать на твёрдый настил.

Сдвигая шапку на затылок, Зимогор постоял возле высокой лиственницы, поглядел на вершину. Первая звёздочка входила в накал – паутиной растягивала тонкие лучи между ветвями. Охотник голой горячей рукой погладил костлявое тело листвяка. Жалко было дерево губить – словно живую душу. Столько лет оно росло, с ветрами, с дождями браталось, отчаянно боролось с бурями; корни год за годом завинчивало в тугие расщелины, цеплялось за скудную почву. Терпеливо, впроголодь дерево горькие соки сосало из груди у мамки – вечной мерзлоты и, вырастая, дерево само словно бы сделалось вечным, – лиственница в среднем живёт 500 лет. И вот пришёл какой-то окаянный дядька, бородатый лешак с топором…

– Жалко, а что делать? Извини!