Царь-Север

Егор удивлялся: время летит – как пуля. Не успел разобраться, как следует, в хитросплетённой схеме очередного узла, три-четыре гайки прикрутил – и день прошел. Темнота опять хайло разинула – сожрала солнце, не подавилась. Опять сурьма покрасила морозную округу. В кустах замолкла пуночка – полярный воробей. Возле дымящейся полыньи затихли пёстрые краснолапые чистики. Угомонился люрик – малая гагарка. И под окном какая-то пичуга, печально пропищав «спокойной ночи», упорхнула в темень – крестики следов оставила на снегу, достающем до самой крестовины сосновой рамы. А вдали, над скалистою глыбой, по форме напоминающей мотор снегохода, первую звездочку – блестящую гайку – поднебесный мастер прикрутил к черно-мазутным небесам. Звездочка та заискрилась.

– И у меня отличная искра! – похвалился Егор, глазами показав на свечи. – Долго выставить не мог, а теперь порядок! Завтра поеду!

Тиморей не понял.

– А кого ты выставить не мог?

– Зажигание.

Ночь прошла спокойно.

С утра железное сердце «Бурана» было смазано, собрано и с большими предосторожностями посажено в «грудную клетку». Кроме новых свечей зажигания, Егор поставил новые ремни вариатора – экспериментальные, высокой прочности. Проверил топливный насос. Обследовал фильтр-отстойник – освободил от хлопьев, по цвету и виду смахивающих на рыжеватую сосновую шелуху. Все болты и гайки подтянуты были на семь рядов.

Черныш за дверью изнывал от нетерпения – вьюном закрутился под ногами хозяина.

– Ну! – Глаза охотника сияли. – Вперед и с песней!

Но снегоход не только что не «пел», он вообще свой голос не подал – не заводился.

Зимогор опять очки напялил. Свечи крутил, продувал, проверял проводки.

– Запасных частей в ведерке многовато, – не без ехидства напомнил художник.

Порывшись в мазутном ведре, Егор не обнаружил ничего особо важного, что могло бы повлиять на здоровье мотора. И вдруг ладонью шлёпнул себя по лбу. Глядя на Тимоху, злорадно ухмыльнулся. Вытянул руку вперед и согнул крючком указательный палец – привычка, привезенная из Афганистана; там этот жест означает обвинение во лжи.

– Врёшь! Все на месте! Просто бензину забыл налить. А ты уже и обрадовался? Турист несчастный!

Снегоход взревел возле порога, – с крыши зимовья посыпалась кухта. Сиреневый дымок, пластаясь, начал отравлять морозный, неподвижный воздух. Разогреваясь, «Буран» задрожал сильным телом, какая-то жестянка завибрировала на крыле, помятом и поцарапанном. Коробка передач заскрежетала, «закусив удила», и снегоход, как застоявшийся жеребец, взбрыкнул, кидая снег из-под себя. Всхрапнул и побежал, рубленой лапшой печатая следы по первопутку. Плавно перекатываясь через валежины, укрытые сувоями, снегоход крушил стеклянные обледенелые кусты полярной ивы и ольхи. Безжалостно крушил сухие и тонкие ветки, – верхушник, сбитый ветром.

Сделав «круг почёта», Зимогор остановился на поляне. Да не просто так остановился, а с выпендрёжем: сначала газанул на всю катушку, а потом отчаянно дал по тормозам и одновременно с этим резко вертанул рогатый руль – снегоход развернулся, как собака за своим хвостом. Довольный отменным здоровьем «Бурана», охотник улыбнулся, мимоходом замечая на снегу следы глухаря и тетёрки, тёмную взъерошенную шишку, обработанную дятлом.

– Готово! – Зимогор козырнул по привычке, подлетая к избушке. – По утрянке будем стартовать.

Погрузили на прицеп только самое необходимое. Палатку. Термос. Тёплое белье. Продукты. Котелок. Оружие. Бочку, помятую с боков. Канистру с горючкой для снегохода. Но и этого оказалось много. Прицеп на широких полозьях, больше похожий на сани-зволокушу, завалили доверху, накрыли брезентухой и туго-натуго «перекрестили» веревками, перетягивая с угла на угол.

4

Рано утром Егор Зимогор подвязал к потолку – на специальном крючке – серый, холщёвый мешок сухарей, чтобы мыши не поточили. Посидел в пустой избушке и мысленно, и вслух попрощался с Духом зимовья и ребятами-избушатами. Вздохнул, оглядывая печку, покатал желваки по широким щетинистым скулам. Сколько раз он был готов расцеловать эту печь, когда по морозу приползал чуть живой; самородок золота готов был поменять на золотой уголёк, ещё не оставший в золе.

Ну, всё! Егор поднялся. Губы собрал в щепоть. Пошел. И вдруг остановился, улыбнулся и похлопал на прощание, погладил телесного цвета косяк – будто бабью ляжку приласкал.

– Черныш! – грозно позвал за порогом.

Кобель залаял вдалеке и выкатился чёрным стремительным клубком. Белый бант испачкался на выпуклой груди – видать, носило чёрта по заломам, по пригоркам, с которых ветер содрал снега, разголил кусты, покрытые осенней мерзлой пылью и грязью.

Розовый влажный язык Черныша осиновым листом трепыхался в зубах. Разогнавшись, он резко осадил себя, на раскоряку выставляя передние лапы. Худосочным задом распахал сугроб. Мохнатая башка его по инерции подалась вперед. Мокрый язык посунулся наружу – едва не доставая до белого банта. С языка, сверкая, капнула горячая слюна, прожигая снег.