Царь-Север

Егор перекрестился. Размахнулся. И – едва не заработал обухом по лбу. Топор отлетел от ствола, не оставив следа. Будто железо по железу стукнуло. Чёрные хвоинки сверху сажей посыпались. Шишка подбитой пичугой слетела с ветки. Зимогор, слегка изумлённый, ещё раз бухнул сверкнувшим лезвием. Отскакивая, топор зазвенел возле уха.

– Ну ладно, живи! Я таких крепких люблю! – Егор погладил дерево и отступился: лезвие можно сломать.

Переходя к другому листвяку, он вздрогнул. Из-под ноги рванулся рябчик, на ночь закопавшийся в снег. Крыльями ударил – холодною мукой засеял очи. А следом за рябчиком переполошились две тетери – взорвались наподобие гранат. Свинцовый бус фонтанами вздымился и полетело снеговое крошево.

Зимогор машинально пригнулся.

– Тьфу, черти! – прошептал, выпрямляясь. – Напугали!

Серая пушинка плавно закружилась и поплыла по тёплому воздуху, – да, именно по тёплому. Егор только теперь заметил: он без рукавиц, но руки не замёрзли. Северный ветер несколько минут назад незаметно поутих, куда-то спрятался, и потянуло прелым южаком – точно большая добродушная корова лизала щёки влажным шершавым языком.

– Это, конечно, неплохо, – мимоходом отметил Егор. – Гольфстрим привет передаёт. Только вслед за этим потеплением как бы морозяка не шарахнул! Как думаешь, турист?

– Давай топор! Чего тут рассусоливать? – Он срубил два дерева и наспех отшлифовал – убрал сучки и ветки.

– Отличные слеги у нас получились! – Охотник обрадовался. – Надежные, ровные.

Тиморей не ответил. Он был угрюм, подавлен; мрачно глядя на свои обутки, шевелил мокрыми пальцами на ногах. Тоска в него вселялась. Глаза померкли. Двигался Тимоха уже едва-едва – шагал на полусогнутых. Одежда – почти до пояса – промокла на нём, задубела. Штаны хрустели, как жестяные. Очугунелые унты гремели и казались неуклюжими неподъёмными гирями.

Пока «Буран» поставили на слеги, провозились больше двух часов.

Зимогор, наконец-то, вздохнул с облегчением, высморкался.

– Пройди вперед, лыжню для снегохода протори, чтобы скорее на берег вырваться.

Сделав несколько шагов, Дорогин снова провалился в наледь. Да ладно, если б только провалился – широкие лыжи под ним сухо крякнули, сломавшись, и он упал. Коварная река была под ним. Протекая там и тут среди камней, река после морозов безобразно выбухла – ледяными горбами. Эти горбы снегопадом укрыло – не видно провалов. Вот он и попал…

– Попал, как курва в щи! – горько скаламбурил Тиморей.

– Да-a, это уже серьезно! – Охотник посмотрел на обломки лыж в его руках. – Брось пока на прицеп. Я потом покумекаю…

– А что ты с ними сделаешь теперь? Только печку топить.

Приподнимая шапку, Зимогор почесал потный затылок.

– Ничего, теперь уж близко. Минут через сорок будем на месте. Три-четыре километра остается.

Эти три километра «леший растянул» – на все тридцать три. На пути оказался огромный «слоёный пирог»: наледь, а под ней – вода, снова наледь – и снова вода. И всю эту стряпню присыпало ершистым, пушистым снеговьём, при свете звёзд мерцающим зернистой солью. Тимоха был выносливый, но он уже упарился на этих распроклятых наледях. А долгожданной избы – сколько не присматривайся – нигде не видно. И ему всё трудней становилось – бежать на привязи.

– Притомился? – В голосе Егора просквозило сочувствие.

– Нормально.

– Иди, садись. Проедешь хоть немного.

– Спасибо, мы уж как-нибудь… Собачка пускай покатается.

Когда они остановились перекурить, Зимогор сказал тихо, но жестко:

– Ты на собаку бочку не кати. Если выбирать между собакой и человеком, я всегда собаку выберу. Не предаст и подлянку не сделает.

– Я что – подлянку тебе делал?

– Речь не о тебе. Садись. Поехали.

Прицеп оказался холодный – как будто льдом гружёный. Опрокинувшись навзничь, Тимоха с минуту блаженствовал, а потом ощутил спиною ледяную стылость серого брезента, похожего на плохо гнущуюся жесть. Какая-то поклажа «кулаками» била, толкала под ребра то слева, то справа. Но всё равно хорошо – это не пешком, и не бегом на привязи. Отрешенно улыбаясь, он пялился на небо, прикрытое овчинами рваных облаков, среди которых мигали звёзды. Сбоку мелькали вершины деревьев, то пропадая из поля зрения, то выныривая. Высокая заснеженная лиственница, стоящая на пригорке, метлой махала по небесам – качалась в такт прицепу – точно подметала звездную пыль…

Черныш обрадовался появлению человека; одному в темноте на зыбучем прицепе Черышу было грустно, тревожно. Виляя хвостом, он в раскорячку подполз к Тиморею, горячим «наждаком» лизнул щеку и шаркнул по губам.

– Ну, ты что? Голубой? – Дорогин отплюнулся, приподнимаясь и отталкивая Черныша.

Кобель разинул пасть – наверно, изумился: почему Тимоха осерчал на ласку. Прицеп тряхнуло и подкинуло. И зубы Черныша так сильно клацнули – чуть осколки на брезент не посыпались. Поворачиваясь к хозяину, кобель сердито гавкнул: не дрова везешь, мол, паразит, поосторожней на поворотах.

Обернувшись, Зимогор прокричал:

– Что там у вас?

Черныш притих, широко расставив лапы, чтобы не свалиться, и только порою поскуливал, когда прицеп кидало на ледяном ухабе или на снежной колдобине.