Царь-Север

Виновато виляя хвостом, – извините, мол, братцы, что ждать заставил – Черныш нетерпеливо перетаптывался на крупных лапах. Подобострастно глядел на хозяина: снежинки прилипли на правой брови, нависли над глазом абрикосовой спелости.

– Садись! – приказал хозяин. – Шарахаешься где ни попадя…

Тряхнувши головой – понятно, дескать, – кобель запрыгнул, покрутился-покрутился на одном месте и угнездился в углу прицепа. Облизнулся, егозя от радости и поскуливая в предчувствии похода: до чертиков надоело уже по тундре круги нарезать, тыкаться мордой в холодый помёт куропаток, нюхать следы оленя, волка, горностая, белки, соболя и песца, которого почти не осталось. Сильное сердце Черныша давно стремилось в морозную загадочную дымку, серой волчьей шкурой застилающую горы на горизонте. Туда – в далёкую дымку – он летал когда-то на вертолёте, только разве это путешествие? Это издевательство. То ли дело самому прогуляться по тундре – где на своих косматых лапах, где верхом на «Буране».

Глядя, как уютно пристроился кобель на прицепе, Тиморей спросил:

– А мне где лучше сесть?

– Боливар двоих не увезет! – Зимогор, ладонью похлопав по кожаной седёлке, прямо и жестко посмотрел в глаза «туриста».

Вскидывая чёрные кисточки бровей, художник растерянно похлопал глазами.

– Не понял юмора. Как это – «не увезет»?

– «Буран» не выдержит двоих. Чего тут непонятного?

– И что ты предлагаешь? – Растерянно хмыкнув, Дорогин посмотрел на зимовье. – Оставаться? Куковать?

– Зачем? Пойдешь на привязи.

– Что значит, «на привязи»?

– На лыжах.

Тиморей прищурился.

– Как собачонка, что ли? – Дорогин всё ещё не верил – прицеливался к переполненному прицепу. – Может, вот здесь? На краешке?

– На привязи пойдешь, я говорю!

Глаза Егора сделались твердыми, отчужденными; с такими жутковатыми глазами он ходил в атаку в Афганистане, с такими глазами зверя валил на охоте.

– Хорошенькое начало! – Тиморей опешил.

– Держи! – Охотник дал ему маску, изготовленную из шкуры нерпы. – Удобная штука. От мороза хорошо защищает и сама не обмерзает на морозе.

– Обойдусь как-нибудь без намордника.

– Дело хозяйское. Ну, давай привяжу.

– Погоди. Схожу в избушку.

– Что-то забыл?

– Да. Забыл кое с кем попрощаться. – Тиморей посмотрел на охотника. – Или ты думаешь, я слепой?

– Ничего я не думаю…

– А почему же ты молчишь про Духозима, про избушат?

Егор закурил. Подмигнул своим «подневольным» подмигиванием.

– Я одному туристу как-то заикнулся, так он меня в придурки записал. С тех пор молчу. – Охотник усмехнулся. – Да и ты не шибко разговорчивый… Зажилил Цветок Светлотая?

Молча посмотрели друг на друга. Прочной веревкой – красновато-оранжевой парашютной стропой – Зимогор привязал художника к прицепу. В седло запрыгнул и оглянулся, улыбаясь своей оригинальной «подрезанной» улыбкой.

– Держись! – зарычал сквозь зубы. – Замшелый фраер!

Тонкая стропа, натягиваясь, задрожала струною, и только что не зазвенела. Удавка, обхвативши поясницу, потянула вперед с такой неожиданной силой, – Тиморей в сугроб едва не сковырнулся. Камусные лыжи, как намыленные, со свистом соскользнули с пригорка, белой пеной расплескали сумёт. И он поехал… он помчался так быстро – деревья перед глазами замелькали как высокий частокол…

– Полегче! – сердито заорал, но следующий рывок заставил сдавленно крякнуть и сосредоточиться. Пружинисто сгибая ноги в коленках и расставляя руки для равновесия – точно взлетать собирался на парашютной стропе – Дорогин зубы стиснул, чуть наклонился назад, сопротивляясь силе натяжения. Ветерок зазвенел под ухом. А скоро – душа зазвенела, запела. И он перестал губы дуть и обиженно думать, что бежит, как собачонка, за хозяйскими санями.

Солнце еле-еле процарапалось над краем тундры. Брезгом посыпало вершины деревьев. Тени побледнели и размылись. Снег на дальних склонах порозовел петушиными гребнями. Рёбра синеватых длиннохвостых заструг, с севера на юг перепоясавших Дикое озеро, заиграли стальными искрами.

Взбираясь в горку, «Буран» чадил, ревел, наращивая обороты. С ходу колотился мордой в сугроб – сухою берестой по сторонам разлетались комья снега. Проворно влезая на твердую хребтину очередной громадной заструги, «Буран», словно конь на скачках, норовисто похрапывая, брал высокий барьер, оставляя за спиной седока белесоватое клубящееся облако. Сзади, грузным утюгом слетая с горки, громыхал прицеп, ломая мраморную застругу. Болтавшийся прицеп, не попадая в такт бегущего «Бурана», тяжело толкал своею тушею – будто нарочно хотел с курса сбить снегоход. Черныш, едва не вываливаясь от бешеной скачки, жалобно поскуливал, стонал под сурдинку и упирался в борта когтями, похожими на иглы боярышника. Длинные когти соскальзывали, оставляя на грязном брезенте светлые росчерки.

От избушки Зимогор помчался напропалую – по озерной целине, какая лишь с виду казалась гладкой. Напрямки через озеро, уверял он, будет намного короче. Теоретически верно, а вот практически…