Царь-Север

Он как-то слишком упорно в последнее время наседал на охотника – предлагал авантюрный поход на кордон. К Новому году туда должен был прилететь вертолет. Но дело даже не в вертолете. Сердце подсказывало Тимохе: там, на кордоне – или где-то рядом – отец находился. Художник почему-то в этом был уверен.

2

Дорога предстояла многотрудная – опасная и затяжная – поэтому готовились очень основательно. Перво-наперво Зимогор взялся лечить железное сердце старенького «Бурана» – один цилиндр с перебоями стучал. А кроме этого Егору покоя не давала коробка реверса – проклятая цепь, с которой мудохался практически каждый владелец «Бурана»; обрыв этой цепи в коробке происходит всегда неожиданно и предугадать такой сюрприз невозможно. (Охотник поставил новую цепь).

В зимовье горели две керосиновых лампы. В воздухе витал характерный запах ремонтной мастерской. Егор, до локтей засучив рукава тёмной холщовой рубахи, ловко развинтил и разложил мотор на полу, где предварительно постелил обветшавшую тряпку с жухлыми цветочками: будто на поляне ремонтировался.

Ключи, болты, пружины, шестеренки, гайки, трубки, прокладка головки цилиндра – по всему зимовью разбежались эти железные жуки и мрачновато мерцающие каракатицы, то и дело хватающие за ногу своими проводами-щупальцами.

Работал охотник азартно и весело – до самозабвения. Лицо его, испачканное смазкой, напоминало боевую раскраску. (На правом локте у Егора виднелся кривой и глубокий, красновато-сиреневый шрам, оставшийся от последнего афганского боя). Капли горячего пота выступали на лбу – скапливались в дебрях густых бровей. Зимогор наклонялся – локтем шаркал по лбу. Давая себе краткий роздых, он минут через десять закуривал, задумчиво глядя на разобранный двигатель, посыпая пеплом бороду и железки. Что-то обдумывал. Мороковал. Поплевав на пальцы, шуршал потрёпанной брошюркой со схемами различных узлов и деталей. Крутил, подгонял и подтягивал, и время от времени решительно кидал в ведро что-то «ненужное».

– У хорошего мастера, – говорил, подмигивая, – после ремонта всегда остаётся полведерка запасных деталей.

– А почему так мало? – Дорогин улыбался. – Надо, чтобы полное ведро. Или – мешок.

Незримый Духозим, крутившийся рядом, и его ребята-избушата порой «помогали» в ремонте. Иногда в ведерко улетала очень даже нужная деталь. Спохватившись, Егор доставал железячку и спрашивал в недоумении:

– Тимоха! Ты, что ли, подбросил?

– Я вообще туда не подходил.

– Ну а кто? – Охотник смотрел по сторонам и, усмехаясь, качал головой. – Это, наверно, я сам. Без очков-то ни бельмеса не вижу.

Чертежи и схемы приходилось рассматривать в очках – рановато притупилось зрение. В тундре девять месяцев зима, снегобель такая, что слепит, особенно весною, когда солнце отраженно горит серебром на бескрайних просторах – наплачешься от радости и вдоволь нахватаешь «зайчиков», как во время электросварки. Егор специально каждый день «давился» печенью налима, рыбий жир не забывал и прочие премудрости, помогающие зоркость сохранять.

– Помогает, но не очень… – Он посмотрел поверх очков. – Собирай рюкзак, чего стоишь? Вот эту штуку спрячь подальше, понадежней.

Дорогин взял какой-то «пластилиновый» комок, понюхал и сморщился – пахло чем-то застарелым, противно-прогорклым.

– Это что?

– Мурцовка, – пояснил Егор.

– Да? А почему же говорят: «хлебать мурцовку»? Её надо жевать.

– Не дай бог, чтобы пришлось нам с этой мурцовкой связываться…

– Невкусная?

– Не в этом дело. Её хлебают в самом крайнем случае. Это медвежий внутренний жир, перемешанный с сухарями. Когда приспичит – немного отломишь, разведешь в кипятке и хлебай. Можно, конечно, жевать, но противно. Зато – калорийная. Я на этой мурцовке однажды продержался почти две недели. Ногу повредил, валялся в зимовье…

– Погоди! – перебил Тиморей. – А где она?

– Кто?

– Ну, мурцовка. Только что была вот здесь. Я отвернулся – и нету. Что за дела?

Егор, улыбаясь в бороду, сказал:

– Я не брал. Ищи.

– Странно! Помню, положил на край стола…

– А это что? – Егор показал на ведерко с запасными деталями. – Я тебе сказал в рюкзак, а ты куда мурцовку бросил?

Дорогин рассердился.

– Да не бросал я твою мурцовку!

– А кто же?

– Я откуда знаю?

Чайник на плите вскипал – как будто приглушенно похохатывал. И в глазах у Зимогора чертики играли. Тиморей присмотрелся, прислушался и что-то понял: «Да они меня дурачат! Избушата с Егором. Старик Духозим…»

3

Приближалась полярная ночь. Темнело всё раньше. Всё чаще налетали свирепые ветра и снежные, словно бы свинцовые заряды. Вялое солнце – только ближе к полудню – над горами показывалось желтоватой краюхой надрезанной дыни. Чахлая заря стылым соком стекала с гор – снега на вершинах становились бледно-розоватыми, с голубыми и чёрными прогалинами в ложбинах и ущельях.