Царь-Север

– Ну, ну, посмотрим!

– Смотри, покуда не стемнело, – сказал Зимогор, покидая участок на Тихом ручье, за которым уже голубели косматые сумерки.

Эта избушка – скромнее, чем на Диком озере. Тиморей зашёл – едва не саданулся головою в потолочное перекрытие. Засмурел, оглядывая стены, пол. Тесновато. Метра два на три. Но сложено зимовье добротно, на мох посажено. Крыша толем покрыта. Дверь оббита оленьей шкурой. Застеклённое продолговатое окошечко напоминало бойницу. У противоположной стены – лежанка из тонких, медово светящихся лиственниц. Посередине – железная, каменьями обложенная печурка, покрытая лишаями застарелой ржавчины. В углу – беремя дров, кусок берёзовой коры и сухие стрелы тонких лучин с коричневыми наконечниками смолы. В тёмные стены прочно въелся дух печного дыма и какой-то «колдовской» травы. Возле двери в углу – стоптанные шептуны с тёплым нутром; видать, «отшептали» своё в долгих и трудных походах, а выкинуть жалко, вот и оставил Зимогор обувку для домашнего пользования – за дровишками выскочить, в туалет. В погребе – мороженое мясо, грибы и ягоды. Живи да радуйся.

– Ладно… – располагаясь, пробормотал Дорогин, – что ни делается, всё к лучшему.

За окном уже стемнело так, что звёзды обозначились в морозном небе.

Ещё не зная характер печки, – а у каждой печки свой характер – Тиморей натопил до того, что окно запотело и чем-то банным запахло, угарным. Он двери открыл. И ненадолго вроде бы открыл, но через минуту-другую – когда спохватился – тепло исчезло. Будто корова языком слизнула. Пришлось опять подкинуть три полешка, подтопить.

Ночь была длинная. Так, по крайней мере, показалось. Длинная и тревожная. Всё что-то чудилось, грезилось вокруг да около…

А дни становились короче. Обескровленное солнце, вялое, негреющее, тяжело всходило в гору по утрам. Обдирая красные бока, оно переползало через каменную седловину перевала, где стадами паслись туманы и серая хмарь, казавшаяся обрывками ночной пурги. На перевале нередко куражился ветер, с молодою неуёмной силой рвал туманы, теребил серебристую изморозь, похожую на лохмотья волчьей шерсти. Над вершинами приоткрывались лазурные окна. Скромной царевной в золотой короне солнце глядело на землю. Лучи слабо ссыпались к подножью и пропадали в глухой низине – ни свету, ни тёплого привету не было от тех лучей.

Солнце глядело на мир виновато и робко, словно сказать хотело: «Вы меня простите, люди добрые!» Час проходил или два после такого восхода. И снова сумрак занимался над горами, заслонял чахоточное розовое Солнце, точно за руку брал и уводил «чахоточную деву» то ли в поднебесную, то ли в подземельную больничную палату: лечить, поить отварами на волшебных ягодах и травах; нужно было дать Солнцу возможность отлежаться на крахмальной белоснежной постели, сил набраться, бодрости, чтобы с приходом полярного дня опять и опять без оглядки тратить своё сердце золотое, согревать небеса, ласкать и нежить всё живое на земле.

15

И пришлось художнику осваивать азы охотничьего дела, чтобы потом признаться: картинки малевать намного легче, нежели таскаться по сугробам, пытаясь поймать песца при помощи петли, капкана или так называемой пасти.

Зимогор навещал его редко. На открытых горках, продуваемых ветрами, Егор показывал ему полусгнившие или полуразрушенные старые пасти.

– Видишь? – хрипловато говорил, – что это такое? Это – настил из жердей, два трехметровых бревна, соединенные шкантом. Они образуют давок…

– Кого образуют? Чего?

– Давок. Давить. Усёк? А вот здесь, на конце, как ты видишь, имеются проушины – вот эти долбленые отверстия. Передний конец давка с жердью в проушинах поднимают… Ну, поднимай, чего стоишь?..

Тиморей засуетился.

– Так, поднял. Что дальше?

– Теперь смотри. Жердь опирается на коромысло, соединённое с насторожкой. И вот… – Зимогор показал рукой. – Вот песец приходит. Жрать ему охота. Он соблазняется приманкой, спускается в насторожку и роняет на себя вот этот увесистый давок…

– Простенько и со вкусом. Понятно. И как всё это хозяйство называется?

– Пасть. – Егор помолчал. – Она считается хорошим самоловом, но эту пасть – чтобы ей не пропасть! – не везде поставишь. Да и времени много на постройку уходит.

– Ну, тогда я свою пасть разевать на эту пасть не буду! – скаламбурил Тиморей. – Лучше капканами, да?

– Капканами ловить тоже не так-то просто, как поначалу кажется, – объяснял охотник. – Если делать всё по уму, то за эти капканы голой рукою лучше не браться и не дышать на них табачным рылом. Зверь за версту почует – обойдет стороной.

Дорогин улыбнулся.

– Ну, теперь понятно, почему ты не пьёшь, не куришь…

– Турист! Я говорю, как нужно делать в идеале. Нужно голицы натянуть и перво-наперво все капканы проварить, прокипятить в зелёной каше из густой хвои – вытравить железный дух. Дальше – надо ослабить капканы. Две пружины для песца – это перебор. Лапу может раздробить. А если лапу раздробит или хуже того – перебьет, перекусит капканом – покалеченный песец уйдёт и сдохнет где-нибудь. Ни себе – ни людям. Ну, ладно, хватит. На сегодня ликбез окончен. Давай, трудись.