Царь-Север

И душа от восторга горела! Душа звенела, пела, рвалась куда-то в горние пределы, где уже виднелась роскошная корона – это Царь-Север шагал навстречу ему, младшему брату. Корона озарила чёрную бездну под ногами Царя-Севера. И озарились дальние отроги, лиственницы, ивы, гнутые берёзки. И самая последняя иголочка озарилась на дереве – стала серебряной иглой. На акварельной сизой океанской целине, исполосованной трещинами, весело заиграли огневые фонтанчики. Свет местами радужился, а местами пересыпался и пыхал струйками холодного бенгальского огня. Шаги Царя-Севера ломали крепкий лёд – такая могучая поступь. Но почему-то в ногах у него не было видно воды. А что же там? Что? Там – Земля! Та самая Земля, которая когда-то ушла под воду, навсегда похоронив Гиперборею. Остановившись на горизонте, Царь-Север снял корону с головы и помахал, поприветствовал младшего брата. И с неба – с короны – полетели последние пуржинки – остатки недавней пурги. Пуржинки те витали в воздухе, снижаясь, светлячками роились в прогалах между тёмными кедрами и елками. И навстречу Царю-Северу – навстречу свету – бесстрашно двинулись олени, волки. На белоснежных листах свою свежую строчку уже написала пробудившаяся и на кормежку пробежавшая белка.

Тиморей насторожился. До уха долетело странное шипение. «Кто это? Кошка? – подумал, глядя по сторонам. – Какая кошка? Соболь, непуганый дурень…»

Затаив дыхание, он следил за приближением Царя-Севера. Что-то вдруг остановило, задержало царя на горизонте. Тиморей напряжённо смотрел и смотрел в ту далёкую сторону – аж слезы навернулись на глаза. В тишине он слышал слабый звон. Кажется, сам воздух изнемогал от покоя. Воздух призрачно позванивал от искристых снежинок-пуржинок или от чего другого, необъяснимого. И словно бы мерещилась мелодия. Сложно было угадать слова, но, тем не менее, чудилось что-то знакомое, даже родное, слышанное в детстве у колыбели…

Царь-Север снова двинулся вперед. Кругом светлело от огня царской короны. Тени разбегались как живые. И только сзади, где стояла избушка на льдине, тень осталась лежать, как пришитый чёрный лоскут на белом пододеяльнике. Чёткая очерченная тень избушки – это почему-то врезалось в память – искривлённым изображением отчётливо легла на снег, на лёд. И показалось, что это не тень, а сама избушка, уставшая под напором долгой пурги, решила прикорнуть, поваляться на бревенчатом боку, запрокинув крышу под обрыв и уютно уложивши на сугроб горячую трубу, чубато струящуюся дымком.

Корона Царя-Севера всё сильнее разгоралась в небесах. Просторная чаша Северного Ледовитого океана до краёв наполнилась колоритным светом – словно молоком. Ледяная гора, издалека похожая на фигуру мальчика, вдруг со скрипом стала сгибаться, припадая к чаше с молоком. Корона проплыла над горными хребтами. Остановилась. Сбоку в короне морозно горели, помаргивая, две зеленоватые звезды – пристально смотрели в глаза художнику, восхищая и пугая оттенками волчьих изумрудов. Свету стало так много, что он неминуемо должен был на вершок или на два пропитать и земли, и воды, и камни. Возьми любой голыш, любой невзрачный, грязный, расколи – в нём светится, играя, драгоценное сердечко.

Яркий свет, потоком слетающий с короны, вспыхивал вдалеке на снегу, и представлялся дивными цветами, распускающимися назло морозам, – на добро всем тем, кто видел их сейчас, кто мог полюбоваться красотою полярной прародины. Гиперборея – или как её звать-величать, эту волшебную землю? – она цвела, она переливалась то голубоватыми раскрывшимися почками, то зеленоватыми листами, то оранжевыми лепестками и тычинками. И тишина кругом цвела, такая колдовская тишина, какая, наверно, была на Земле ещё в ту далёкую пору, когда Творец не разомкнул уста в глубинах мирозданья.

* * *

А потом раздался выстрел! Это Зимогор неподалеку шарахнул в какого-то зверя. Егор издалека заметил своего квартиранта. Подкатил на лыжах и в недоумении спросил:

– А ты чего здесь? В одной рубахе-то.

– Тепло, – пробормотал художник, странно улыбаясь. – Ты, кстати, не видел Северьяныча?

Охотник оглянулся.

– А где я мог его увидеть?

– Он как раз в ту сторону пошел.

Егор посмотрел на собаку. Черныш непривычно как-то сник и поскуливал, глядя в глаза художнику.

Зимогор подтолкнул его в спину.

– Пойдем, турист! Пойдём! Я кое-кого подстрелил. Поедим…

Тиморей умылся снегом. Пришел в себя.

«Бывает же такое… – подумал с грустью. – Как будто кино посмотрел…»

И вдруг он что-то вспомнил. Сунул руку за пазуху.

Волшебный цветок Светлотая глядел на него сонным серебряным глазом…

12

Утром после пурги Зимогор побежал на лыжах проверять капканы и ловушки. На пригорках попадался бледно-серый ягель, как будто взрытый оленьими копытами, хотя следов оленя – даже близко не видать. Изредка на крепкой «ветровой доске» – на снегу, обструганном пургою – пропечатывались пятаки, оставленные лапами зайца-беляка, реже встречались наброды хитромудрой кумушки лисы. Ещё реже лемминг пробегал – пеструшка, после которой оставалась такая тонкая строчка, словно её прописали мелом на меловой бумаге.