Царь-Север

Позднее были у Абросима Алексеевича и другие рисковые дела. Садился на критические льдины, длиною меньше километра и толщиною метр пятьдесят. Это когда ты садишься и едва ли не собственной задницей ощущаешь игольчатый холодок ледяного поля, которое плавно прогибается под тобою и потрескивает, словно по хворосту на лыжах катишься. Всякое было потом. Но самая опасная страница в биографии и самая, пожалуй, романтическая – это огромный молочно-синий айсберг в океане под Канадой.

– Айсберг тот, – говорил он позже, – старуха чертова ногу мне оттоптала! Судьбу поломала!

Помогая полярникам во время эвакуации, летчик ногу повредил. Сгоряча не обратил внимания, но дальше – больше, нога побаливала.

6

Осенний дождь со снегом хлестал по окнам. А летчик сидел на кухне у соседа своего – Храбореева, водку хлестал гранеными стаканами, провозглашая один и тот же тост:

– Чтобы небо на нас не упало, и чтобы летчик не остался без работы!

Северьянович не пил. С грустью смотрел на летчика. Уговаривал крепиться – бесполезно.

Храбореев держал в руках столичную газету, где летчика пропесочили за халатное отношение к государственной тайне.

А получилось вот что. В доме подрастали три обормота. Юрка, Витька и Толян. К ним заходили друзья, их младшие братья и сестры. Теперь пойди, узнай, кто добрался до планшетки и достал казенные бумаги. Старшие варили клей, воздушный шар свой мастерили. Младший помогал. В общем, сварили казенные бумаги к чертовой бабушке. Последовал скандал и отстранение от полетов. И лётчик загулял – сорвался в «штопор».

В дверь позвонили.

Мастаков напрягся.

– Кто? Жена?

– Я же сказал, что она улетела.

Храбореев дверь открыл. В Норильске в эти дни – проездом – оказался старый друг Мастаков.

– Пташка? Дрозд? Здорово, птица! Ты как меня вычислил?

– Снежана сказала. У соседа, говорит, сидит, гуляет. Ты что это, Абросим? Выпрягся?

– Имею право! Я не железный конь…

Северьянович пригласил:

– Вы проходите, присаживайтесь. Чайку? Или покрепче?

– Нет, спасибо. – Павел обратился к другу. – Я заскочил к тебе, Абросим, на пять минут. Что случилось-то?

– На, почитай…

Дроздовцев повертел в руках газету. Положил на стол.

– Эту портянку можно жевать до вечера! Давай в двух словах. Что за статья?

Летчик налил. Широко, но криво ухмыльнулся.

– Хорошая статья. Хамелеон Проститутов писал… Не знаешь такого? Вот удружил, так удружил! Собака! Прямо под дых ударила статья…

– Ну, что уж он такого написал?

– Пташка! Надо знать одну особенность Драгулова. Наш начальник управления авиацией… – Мастаков громко икнул. – Пардон… Начальник, он к печатному слову относился, как… я не знаю… Если в газете будет напечатано, что Север – горячий, что здесь пальмы растут, значит, так оно и есть. Драгулов до трусов разденется и в тундру пойдет за бананами. – Мастаков расхохотался, представив начальника, собирающего бананы в тундре. – Вот как он верит печатному слову. Так что под дых статья ударила не столько меня, сколько его самого, бедного Николая Витольдовича.

Дроздовцев опять повертел в руках газету, бегло просмотрел статью.

– Там, в общем-то, все правильно, – самокритично сказал Мастаков. – Резковато, но правильно. Обидно только, что он, Проститутов, как змей намыленный, в душу влез. Пришёл к нам в дом. Снежана на стол накрыла. Он, собака, стебанул коньячку, похлебал наваристых щей, чаю с вареньем попил. А потом… статья вот эта. Ну, Хамелеон! Ну, Проститутов! Говорили мне, да я не верил… Бомбить! Бомбить их надо всех! – Он скомкал газету, швырнул в дальний угол.

– Ложись, отдыхай, – сказал друг. – Я побежал. Дела.

– Спасибо, что заскочил! – Абросим Алексеевич поднял стакан. – Чтобы небо на нас не упало, и чтоб летчик не остался… на бобах… Или на бабах? Как правильно?

– Ты не пей, а то точно без работы останешься. Я краем уха слышал разговор в управлении… Попугают маленько тебя и снова допустят к полетам. Так что нужно быть в форме.

– А я? – Мастаков показал на себя. – Я разве не в форме? – Он опять дураковато расхохотался. – Ну, чтобы небо на нас не упало!

Да, на кухне у соседа Мастаков в форме сидел. Причем – в парадной форме. Даже фуражку зачем-то напялил. Два кулака Мастакова, крепко стиснутые около бутылки и стакана, располагались на столе – как раз на ширину штурвала. Кулаки бледнели казанками и подавались немного назад. Это он «взлетал» в мечтах. Потом, резко толкая кулаки вперед, Абросим Алексеевич опрокинул пустую посуду: «пошел на посадку». На высоком лобешнике лётчика протопилась клейкая испарина, каплями скатилась между крутыми надбровными буграми, где проступила красноватая морщина. Чернявый чуб свалялся в грязный хвостик, засалено поблескивал. Одрябшие веки свинцово наползли на глаза. Сидел – как Вий.

Что-то вспомнил. Вздрогнул.

– Северьянович!

Охотник собирался в тундру.

– Ну? – откликнулся из коридора.

– А ты забыл? Насчет звезды? Не передумал лететь на Полярную…

Храбореев глубоко вздохнул. Больная тема. И не хотелось на эту тему говорить с пьяным летчиком.

– Нет, – откликнулся глухо. – Не передумал.

– Ну, так в чем же дело? Я готов. Созрел.

– Что ты предлагаешь?