Царь-Север

О, это были чудные мгновенья, окрашенные полудетской жутью, щекочущей сердце! Это были те редчайшие минуты, вспоминая которые, человек осознает, что он был счастлив.

Чистый разряженный воздух над океаном порождал иллюзии. Фантасмагории. Крупную звезду, дрожащую над горизонтом, можно было погладить, как доверчивого пушистого птенца на ладони. Белоснежный ком луны сверкающим китом выныривал из океана, плыл навстречу и представлялся таким доступным – хоть посадку совершай на блестящую просторную спину кита. А иногда – прости, Господи! – летчик себя представлял небесным архангелом, попавшим в райские сады. Как не представить, когда сады вовсю цвели и пахли под крылом! Зеленые, широкие и трепетные полосы полярного сияния – висячие сады Семирамиды, где яркими яблоками созревали созвездья. Цветом, духом небесным своим – волшебные сады кружили голову, дурманили. И хотелось – как в детстве – забраться в чужие сады и полную пазуху яблок домой принести.

А солнце?! Разве когда-нибудь забудешь первое солнце, после полярной дегтярной тьмы диковинным золотым цветком распускающееся над океаном, желтой цветочной пыльцою посыпающее край горизонта, будто черноземную огородную грядку. Ах, это первое солнце! Кто не ждал тебя угрюмыми ночами, кто не торопил тебя молитвой и мечтой, вряд ли поймет он, что это значит – встреча первого солнца, встреча первой травинки, щекочущей пятки, куда убежала душа, только убежала не от страха – от восторга. Если по большому счету говорить, так хорошо бы всем нам пройти горнило Севера, чтобы узнать настоящую цену прекрасному этому миру.

Из каждой поездки привозил он гостинцы, а как же без них? Это было что-нибудь оригинальное, изумляющее детвору. Ведь не зря же папка был «колдун и чародей», если верить маме. Он мог на сорокоградусном морозе мечтать о розе – и цветок появлялся у него в руках, потому что мечты всегда сбываются.

Сыновьям особенно понравился Путеводный огонек, который отцу подарили небесные жители, когда был он в гостях на Полярной звезде. (Знакомый стеклодув, ссыльный китаец, долго старался, тужился, чуть глаза не лопнули.) Путеводный огонек был устроен так, что светился впотьмах, переливался радугой, но главное – сам находил дорогу домой. Отец показывал фокус. Брал Путеводный огонек, закрывал в железный сейф, где хранится ружье, или сами ребятишки закрывали, ключ забирали. Выключали свет, и в доме начиналось «колдовство и чародейство». В замочную скважину сейфа – в дырочку – умудрялся как-то пролезать волшебный Путеводный огонек. Светился, блуждая по комнатам, кружился у потолка и опускался на всемогущую руку отца.

5

Художник нагрянул в гости. Тиморей Дорогин несколько своих работ привез в подарок. Яркие, душевные пейзажи. В домах северян картины ценятся гораздо больше, чем где бы то ни было.

– Хорошо, что разыскал! – летчик был рад. – Как ты? Где и что?

– Малюю потихоньку… Я что хотел спросить… – Дорогин смущался. – Очень уж хотелось бы слетать на полярную станцию. Ты, Абросим Ликсеич, не поможешь? Не замолвишь словечко?

– Попробую.

Тиморей слетал, привез оттуда много картин. Подружился с полярниками и думал прилететь на следующий год. Но, увы! Это был первый и последний полет художника на дрейфующую полярную станцию под Канадой. Но никто, конечно, не знал судьбу «Старухи» (раскололась). Только сердце художника что-то чувствовало – в момент прощания. Улетая от полярников, Тиморей Дорогин взял вахтенный журнал, в котором строчили все, кому не лень. Словно понимая, что не будет у него больше возможности для объяснения, художник признался: «Старуха-льдина – тайная любовь моя!»

Да, и на старуху бывает проруха.

Базу под Канадой раскололо. Точно трезубец грозного Нептуна саданул из глубины океана. А ведь могучий айсберг был – тридцать метров толщиной. Казалось, веку не будет махине, и вот – пожалуйста…

Мастаков поднялся в воздух по тревоге. Нужно было срочно спасать людей, эвакуировать оборудование. Каждая минута дорога. Торошение происходило прямо на глазах. Старуху-льдину со скрипом зажимало, тискало, терло в труху. С пушечным боем откалывались мраморно-голубоватые глыбы, окутанные искристым дымком. Куски – величиною с двухэтажный дом – громоздились со скрежетом, давили, топили друг друга, пробками выскакивая на поверхность и поднимая шумную штормовую волну.

Кругом неразбериха. Паника.

– Тащи! Тяни! – срывая горло, орал Зимин, не подбирая выражений. – Долбак! Да брось ты это… В первую очередь надо вон то…

Как детские игрушки, соскальзывали с места жилые вагончики, утепленные ангары, стационар для дизеля, снегоходы, метеостанция, баня, возле которой громоздились пиленые кубики льда… На специальной площадке, отведенной для конкурса, звенели и рушились «памятники хорошей погоде». Сказочные, дивные скульптуры, лучшие из которых не стыдно было бы выставить на показ самой взыскательной публике. Словно гигантским колуном шарахнули по взлетной полосе. Отвесно откололся дальний край, где находились фонари и щиты ограждения…

– Ещё немного, – кричал Мастаков, – и мы не взлетим!