Царь-кукла (СИ)

Елена Константиновна Голосок-Заболоцкая (в девичестве Писецкая) просыпалась рано, задолго до когда-то раз и навсегда установленного на шесть тридцать будильника. Пока большинство соседей по часовому поясу досматривали последний сон, а очнувшись, проклинали жизнь и мечтали о пенсии, она успевала сделать кучу вещей, так что потом, придя вечером домой, чувствовала себя совершенно свободной от домашних хлопот, настоящей леди. У нее всегда находилось время на пластиночку или новый фильм, а иной раз прямо с работы она заезжала за Михаилом (разумеется, Голосок-Заболоцким), и они шли в театр. Однако так было не всегда, в энергичного жаворонка она превратилась не сразу. До шестнадцати лет Леночка Писецкая больше напоминала уточку: ходила вразвалку, медленно переставляя пухлые ножки, часто клевала носом, и заставить ее утром подняться было делом нелегким. Чтобы разбудить, мать приносила ей кашу в постель, в полусне она начинала жевать и так пробуждалась. Но однажды все переменилось. Проснувшись в самый обычный четверг, она в темноте январского утра непостижимым образом взглянула на себя со стороны и поняла, что хочет изменить свою жизнь. На долгие годы она запомнила, как вскочила с кровати, будто кто-то терпеливо таившийся под матрасом дал ей коленом под зад, и закружилась в приливе неожиданного счастья по комнате. Тогда она начала рано вставать, села на овощную диету, похудела, занялась физкультурой и в конце концов влюбилась. Оказалось, что времени в сутках куда больше, чем нужно на ругань с родителями и «Рабыню Изауру»: она нашла его не только на любовь и морковь, но и, как с удовольствием повторяли взрослые, «взялась за ум», поступила в медицинский институт и выучилась на психиатра. Одно омрачало ее жизнь: она так и не нашла времени на детей.

Елена Константиновна была хрупкой шатенкой, бледной кожей и глазами на выкате похожей на английскую училку, но все равно довольно эффектной. Она знала, что никогда не станет красавицей, и не искала красоту ни в себе, ни в других, по возможности она от нее даже бежала. Но знала она и то, что красота и привлекательность не обязательно синонимы, и пока время стирало юность с ее беззаботных (или, наоборот, слишком озабоченных) ровесниц, она, с его же помощью, лепила из себя то, на что когда-то не сподобилась мать-природа — хозяйку своей судьбы. Жизнь она ощущала как марафон, в котором выносливость и сила воли важнее всего остального. Чем лучшие стартовые позиции занимали конкурентки, тем приятнее было их обходить. Она могла гордиться не только собой: еще у нее были муж, настоящий мужчина, офицер, без пяти минут полковник, и работа. Врачей вокруг было много, а заведующая психиатрическим отделением в главной больнице страны — одна. Не хватало, пожалуй, лишь детей…

Не только себя самоё, но и окружающих Елена Константиновна умела держать в напряжении, резонно полагая расслабленность и слабость однокоренными словами. Она боролась и побеждала. И только с детьми пока не получилось…

Все это утро она, голая как русалка, просидела перед распахнутым трельяжем в полумраке занавешенной толстыми шторами спальни, и чем дольше сидела, тем больше печалилась. Нет, дело было не в отражении, годы заботы о себе не пропали даром, и им она была довольна: кожа, к которой хотелось прикоснуться, девичьи ключицы, шея без морщин. Печалило ее то, что в зеркале отразиться не могло. Она гладила плоский, без следов растяжек или кесарева живот и скользила взглядом по баночкам и флаконам на туалетном столике. Вот этот блестящий розовый тоник для снятия макияжа мог бы быть ее старшим, совершенно естественным образом он мог бы уже заканчивать школу. С такой занятой матерью он вырос бы самостоятельным пацаном и верховодил другими, немного хулиганом, но уважал бы ее и отца, думал о будущем и готовился в институт. Он был бы ее главным помощником и заботился об остальных. Например, об этом зеленом пузырьке с лосьоном для сужения пор, ее средненьком, задумчивом увальне, победителе шахматных олимпиад. Будто наяву она видела, как тот становится великим математиком и получает Нобелевскую премию. А самый младший, шайбочка матового стекла с кремом для век, пока еще совсем ребенок, отрада ее зрелости, стал бы великим хоккеистом, олимпийским чемпионом, и она бы не пропускала ни одних соревнований и ездила за ним по всему свету.

«А если ничего не получится?» — думала она, снова и снова проводя ладонью по животу, и от страха у нее сводило затылок. Вдруг они стали бы злыми, никчемными неудачниками, каких, она знала, так много вокруг? Как можно быть уверенной, что в мире, где каждый только и думает, как наступить на горло песне другого, она сумеет дать им все то, чего вправе ждать от матери дети? Какие могут быть гарантии, что в предназначенный для них лифт не сядут другие? Да и приедет ли этот лифт вообще? Как она будет жить, зная, что обрекла их на бессмысленные страданья? Ее материнский инстинкт был столь сильным, что она боялась рожать. Только так она могла защитить своих мальчиков от опасностей жизни.

12