Царь-кукла (СИ)

Константин Воронков

ЦАРЬ-КУКЛА

ЧАСТЬ 1

1

Очнулась она в смятении: только что одевалась в театр и вот уже стоит на Тверской и смотрит на Кремль.

«Интересно, была я там или только иду? А если не была, то чем занималась?»

Она посмотрела на часы — десять вечера — и открыла сумку. Ключи, упаковка бумажных платков, немного денег в кошельке. Косметику она не брала, не любила краситься. Иногда и вовсе выходила неумытой, лишь покрывала голову платком, чтобы скрыть беспорядок. Она вообще старалась поменьше смотреть в зеркало: не хотелось видеть в нем людей, жизни которых представали в памяти чередой темных пятен.

Родители погибли, когда ей было пять. В газетах случившееся называли ужасной трагедией, в разговорах — нелепой случайностью. На скользкой осенней дороге машина на полном ходу сорвалась с моста в реку. По пути парапет раздавил мать и обезглавил отца. Сама она вылетела в воду через срезанную крышу. И газеты, и их читатели ее спасение называли чудом. Иначе и не назовешь.

К счастью, она этого не помнила. Воспоминания начинались с бабушки и дедушки, родителей матери, взявших ее на воспитание. Все ее детство было расписано по минутам: шесть дней в неделю она металась между уроками, секциями и кружками. Ее рано научили читать: сперва отдельные буквы, а потом слова. Читать с помощью слов чужие мысли она научилась сама и тогда полюбила литературу: «Анна Каренина», Достоевский, Набоков. Ее водили в театр и на концерты. «Дядя Ваня», «Лебединое озеро», Прокофьев.

В стремлении уберечь внучку от прошлого опекуны преуспели. Но однажды спасительная забывчивость пустила метастазы в настоящее: из памяти стали вываливаться минуты и часы, уроки и спектакли, разговоры и телепередачи, она забывала выученное и отвечала невыученное, знакомые оказывались незнакомыми, а незнакомые — знакомыми.

И тогда начались врачи. Доценты, профессора и даже иностранные консультанты сменяли друг друга. Случай казался столь интересным, что многие не брали денег. Про нее писали статьи и защищали диссертации. Они перепробовали многое, от гипноза до шоковой терапии, и в конце концов диагноз поставили. Но это не особо помогло, потому что вылечить ее не смогли.

Раиса достала из-под платков надорванный билет. Значит, до театра она все-таки дошла. Привычным движением она просунула руку в сумку, но пупсика, своего талисмана, не нащупала. Она пошарила по подкладке и оторопело склонилась над сумкой. Потом несколько минут она перебирала скудное содержимое. Безрезультатно. Наконец, отчаявшись, она привалилась к газетному киоску и горько расплакалась.

— Пожалуйста, ну, пожалуйста! — горячо бормотала Раиса. — Умоляю, скажите, где он! Вы же знаете, как много он значит! Я же вас никогда ни о чем не просила! Только один раз! Будьте людьми! Пожалуйста, верните его!

Но кроме шума города она ничего не услышала.

2

Накануне Пасхи, около двух часов пополудни, Лука Капралов, автор бестселлера «Проклятие гардеробщицы» и его не столь успешного продолжения «Проклятие гардеробщицы: В поисках утраченного номерка», в расхристанных чувствах лежал в постели и слушал, как кто-то настойчиво звонит в дверь. Белья на нем не было, из-под скомканного одеяла торчала давно не видевшая солнца икра. К груди писатель прижимал айфон, чтобы как только расклеятся глаза, открыть свою любимую книгу — Фейсбук. Сквозь сомкнутые веки он видел озарявшие комнату вспышки молний — за окном бушевала первая весенняя гроза. Однако в Капралове это священное для любого писателя явление природы не рождало ничего. Если он и надеялся сейчас на озарение, то вряд ли на идущее с небес.

Писателем Капралов был не всегда. Подростком он не писал стихов и в девятнадцать не сочинял рассказов. Он долго как промокашка впитывал жизнь и только по выходу сроков, в которые положено определяться с ее смыслом, остановился на литературе.

Молодому писателю (Капралову было тогда тридцать два) помогли образование — диплом психиатра — и годы клинической практики. Творчески переосмыслив врачебную тайну, в основу своей первой истории он положил историю болезни. Он описал драму одинокой женщины, гардеробщицы в министерстве финансов. Ее отношения с посетителями и их одеждой стали основой сюжета. Тайные примерки и исповедальные беседы с куртками Columbia и итальянскими пальто, ревность к их владельцам и горечь от созерцания следов износа своей метафоричностью могли поспорить с размышлениями Кэрри Брэдшоу. Финальная же встреча героини с любимой подругой — каракулевой шубой — стала кульминацией романа, заставившей критиков вспомнить гоголевскую шинель, а читателей по-новому взглянуть на привычный им мир вещей. Даже явное сумасшествие капраловской гардеробщицы было воспринято публикой как яркий символ атомизации, постигшей общество потребления. Разглядывая открывшиеся в романе смыслы, автор в конечном итоге пришел к заключению, что читателю виднее.