Триумф безголовых

Кригариец не делал врагам скидки на увечья, если таковые у них имелись, и не пощадил бы и этого калеку. Но ван Бьеру еще хотелось с ним потолковать, а значит потрошить его прямо здесь было нежелательно. Впрочем, калека и не дал бы себя так легко распотрошить. И когда они схлестнулись, храмовник контратаковал Баррелия еще до того, как тот нанес первый удар.

Сталь звякнула о сталь, затем снова и снова, но поразить друг друга сходу у противников не вышло. И теперь они бились почти на равных условиях – калека против еще не восстановившего силы монаха.

Баррелий лишь сейчас заметил, что крюк у однорукого не простой, а в виде багра, и им можно не только цеплять, но и наносить колющие удары. Да и мечом калека владел отлично. Привыкший подскакивать к врагу вплотную и кромсать того «эфимцем», на сей раз кригариец этого не смог. Более того, был вынужден сам отражать наскоки храмовника.

Оплошавшая Псина вскочила с земли и выхватила саблю, но бросаться на однорукого не торопилась. К тому же теперь это было непросто. Дабы не угодить между двух нападающих, калека отскочил в ту сторону, откуда шел. И теперь они могли атаковать его лишь с одного направления и в гору – не самый выгодный расклад для боя в тесном проулке.

Впрочем, больше храмовник в драку не рвался. Проведя несколько контратак и убедившись, что «разбойники» тоже неплохо владеют оружием, он предпочел боевое отступление. Иными словами, не подпускал к себе врагов и энергично пятился, дабы поскорее выбраться на оживленную улицу. Где, по его мнению, любители нападать в темных переулках должны были от него отстать.

Он был прав – ван Бьер не стремился устраивать драку на виду у ихенерцев. Также как Псина. Поэтому она, не долго думая, выхватила из кармана на ремне острозубую стальную «звездочку» и метнула ее калеке в правое бедро.

Такого выпада он не ожидал. Вскрикнув от боли, храмовник сбился с шага, но не упал, а, припадая на раненую ногу, еще быстрее заковылял спиной вперед. Правда, с дыркой в ноге он ушел недалеко. Зная, где теперь у него слабое место, ван Бьер рубанул его справа. Рубанул крепко. Отражать меч кригарийца однорукому пришлось изо всех сил, отчего он волей-неволей перенес вес тела на раненую ногу. По ней и пнул Баррелий, стараясь угодить носком сапога как можно ближе к торчащей в бедре «звездочке».

Этого хватило, чтобы храмовник вновь заорал от боли и споткнулся. На что монах и рассчитывал. И как только калека взмахнул руками, стараясь не упасть, ван Бьер повторным ударом отбил его меч, подскочил к нему вплотную и врезал набалдашником «эфимца» ему по лбу.

Разоружить упавшего калеку не составило труда. У него отобрали даже крюк, а снятой с плеча перевязью перетянули бедро, чтобы ослабить кровотечение. Пока Псина возилась с раненым, Баррелий удерживал меч у его горла. Затем, чтобы ему не вздумалось позвать на помощь. Хотя он и так понимал: стоит заорать, и его песенка будет спета. Зато наложенный на ногу жгут намекал, что однорукий нужен этой парочке живым, и он не собирался злить ее раньше времени.

– Как твое имя? – осведомился у него Пивной Бочонок после того, как при помощи Вездесущей привалил раненого спиной к стене.

– Ну допустим Мэнтри, – ответил тот, морщась от боли.

– Знаешь, кто я такой, Мэнтри?

– Понятия не имею. А должен?

– По-моему ты врешь, – не поверил ему ван Бьер. – Ты был в ночь перед покушением на тетрарха на постоялом дворе «Конец всех дорог». А значит тебе известно, на кого вы со своим господином там охотились.

– Не знаю, о чем ты, – фыркнул храмовник. – Не был я никогда на том постоялом дворе. И нет у меня господина. Я простой наемник. Пришел в Ихенер поискать работу поспокойнее – говорят, у Мазари-бека освободилась вакансия стражника.

– Ясно. – Баррелий кивнул Псине, и та, открыв пленнику рот, затолкала туда обрывок его плаща. После чего монах вставил острие «эфимца» в рану на ноге калеки и с силой надавил. И не прекращал давить, пока меч не уперся в кость.

Не торчи во рту у Мэнтри кляп, он орал бы так истошно, что его расслышали бы во всей округе. Но Псина знала свое дело. И когда клинок монаха был вынут из раны, с пленника катился градом пот, а его лицо стало бледным, словно застиранная простыня.

Дождавшись, когда он умолкнет, кригариец подал Вездесущей знак и та избавила Мэнтри от кляпа.

– Да что ты творишь, мать твою? – спросил он, тяжко дыша и держась за проткнутое бедро. – Совсем ополоумел! Я же сказал тебе, что…

На сей раз острие «эфимца» уперлось храмовнику в лоб и придавило его голову к стене. Теперь по лицу у него потек не только пот, но и кровь.

– Будешь и дальше корчить из себя дурачка, я отрублю тебе стопу, – пообещал ван Бьер. – Думаешь, шучу? Думаешь, я не знаю, кто ты такой на самом деле и кому служишь?

Пленник надсадно задышал, превозмогая боль и обдумывая слова истязателя. Который, впрочем, не собирался давать ему много времени на размышления.

– Что ж, это твой выбор, – молвил Баррелий. И, наступив Мэнтри на лодыжку раненой ноги, сделал вид, что прицеливается мечом к ступне.