Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

— Так он мёртв! — быстро заговорила девушка, теребя рукав платья. — Он мёртв, а я жива! Тот, кто послал меня на смерть, кто ударил… — она осеклась. — Тот, кто хотел моей гибели, сам умер!

Она умолкла. Тристан молча смотрел в её широко распахнутые глаза с чёрными точками зрачков. Внезапно цыганка ахнула, в ужасе закрыв рот ладонью, щёки её вспыхнули, ресницы затрепетали.

— Что я говорю, жестокая! — воскликнула она, исполненная презрения к самой себе. — Он умер и умер страшно, а я смею радоваться?! А бедный Квазимодо! За него Всевышний карает меня!

Тристан Отшельник почему-то подумал, что знает, где искать горбуна. Если осмотреть каменные подземелья Монфокона, то там, среди истлевших человеческих остовов, он найдёт остывшее, окоченевшее тело Квазимодо. Вот где обрёл последнее пристанище несчастный, утративший всё, что было ему дорого, пришедший в поисках цыганки и увидевший, что нет её и здесь, что её нигде больше нет. Впрочем, догадка не затронула ничего, и Великий прево остался равнодушен к судьбе священника и его приёмыша. Гораздо больше его занимала Эсмеральда. Поведение цыганки было для Тристана чем-то непостижимым, выше его миропонимания. Причитания священника над телом беспутного погромщика, пришедшего по его душу, всё-таки можно объяснить — ведь бродяга приходился отцу Клоду родным братом. Родственные путы не так-то просто разорвать. Но сожалеть о враге?! Ведь приятнее всего попирать ногами поверженного противника, добить воздевшего руки, насладиться видом бегущей из его ран крови, сполна вкусить триумф! Optime olere occisum hostem*, как подметил Светоний.

Тристан л’Эрмит всегда платил обидчикам тою же монетой, а тех, кто поступал иначе, считал либо святошами, либо глупцами. Эсмеральда, не помня зла, пожалела человека, обрекшего её на страдания, выдавшего на смерть. Это не укладывалось в его голове. Это как если бы красавицы, которым Карл Смелый после взятия мятежного Льежа приказал раздеться донага и устроил на них псовую охоту, потешая своих воинов, пришли поплакаться над его изуродованным трупом.

— Полно тебе терзаться, — в обычной своей манере проворчал Великий прево. Однако в голосе его сквозили непривычные ласковые нотки. — Мёртвым ничего не нужно, но мы с тобой живы и нам следует думать о себе. Теперь послушай. Сегодня король отправляется в Плесси-ле-Тур и я еду с ним. Долго я тебя не увижу, красавица! Полагаю, нет нужды повторять, чтобы ты не выходила из дома и не пыталась подкупить слуг?

— Нет, мессир, я не нарушу вашу волю, — смиренно отозвалась Эсмеральда, опустив очи долу, дабы скрыть радость, обуявшую всё её существо. На длительный срок она избавлена от угнетающего присутствия своего пленителя. Никто не посягнёт на её целомудрие, не напугает волчьей ухмылкой, не смутит страшными речами. Пусть жалкое, но всё же утешение для пленницы, заключённой в четырёх стенах!

Тристан ухмыльнулся и протянул к ней руки.

— Иди же ко мне, — позвал он, — и простись, как полагается.

Королевский кум, закалённый в схватках, не умел выражать нежность иначе, как нарочитой грубостью, присущей захватчику. Девушка, хрупкая и маленькая в сравнении с его коренастым широкоплечим телом, покорно терпела его жёсткие объятия, настойчивые поцелуи. Она согласилась бы вытерпеть и большее, только бы как можно дольше не видеть своего мучителя.

Однако, оставшись в одиночестве, несчастная в полной мере поняла смысл жестоких слов Тристана:

— Для всех, кроме меня, ты мертва!

Она чувствовала отчуждённость от всего мира, от людей, проживающих с нею под одной крышей, от самой жизни. Слуги, свято соблюдая наказ господина, отделывались молчанием и незримо стерегли каждый её шаг. Они видели её, исполняли её приказы и в то же время смотрели на неё, как на неодушевлённый предмет. А между тем Эсмеральда жила, дышала, любила, ей хотелось уйти из проклятого дома, где её удерживали. В предыдущем убежище она могла хотя бы беседовать с Квазимодо, играть с Джали, гулять по огромному храму, смотреть на площадь, где весь день сновали прохожие, на простиравшийся внизу город. Тристан Отшельник лишил её и этого развлечения.

Владей цыганка грамотой или умей рукодельничать, она могла бы коротать дни за чтением или вышивкой. Но весь её досуг состоял из сна, мечтаний, прогулок по дому и долгих часов у окна, за которым открывался приевшийся и изученный до последнего камушка кусок двора. Вкупе с тишиной испытание скукой стало невыносимым, и девушка волей-неволей принялась ждать Тристана — единственного, не выключившего её из жизни, могущего даровать свободу. Таким образом цыганка провела три месяца, долгих и нудных, как три года, прежде, чем снова встретила королевского кума. Первым делом она принялась умолять Тристана Отшельника отпустить её, словно он и не втолковывал ей о смерти и об указе короля, всё ещё ждущем исполнения.