Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

*Донжон — главная башня замка, обычно не приспособленная для жилья и несущая военное или символическое предназначение. Часто там же располагались оружейная, колодец и склады продовольствия.

**Годоны — от английского «God damn!», презрительное прозвище, данное англичанам французами.

========== Эпилог ==========

— Девочка, госпожа Агнесса! И до чего же хорошенькая!

Младенец, едва появившись на свет, был тут же искупан, насухо вытерт куском льняной ткани, растёрт розовым маслом и туго запелёнут. Сильные, грубые на вид, но ловкие руки повитухи, принявшие не один десяток новорожденных, протягивали Эсмеральде маленький тугой свёрток. Она же едва нашла в себе силы повернуть голову. Измотанная долгими часами тянущей боли, то отступавшей, то вновь накатывающей, истерзанная спазмами, словно разрывающими тело изнутри, изнурённая боязнью смерти, она лежала безучастно. Всё началось глухою ночью, а сейчас время перевалило за полдень, весеннее солнце вовсю сияло за окном. А ведь она даже позабыла, как страстно желала ребёнка — ей было страшно, страшно, страшно. И она кричала, моля о помощи.

Как мучительно и долго умирали цыганки от родильной горячки, как они метались в забытьи по соломенной подстилке! Матиас Гуниади Спикали приказывал ухаживать за ними, им выпаивали травяные настои, но огневица всё равно пожирала их. А вдруг и она, Эсмеральда, тоже умрёт, не сейчас, так потом?

Эсмеральду уже не радовало то, что завершились долгие часы, когда читаемые над нею молитвы и успокаивающий голос повитухи едва достигали её сознания. Она услышала крик младенца, расправлявшего лёгкие, затем живот скрутил ещё один, последний спазм, уже не такой болезненный, и после наступило облегчение. Страх ушёл. У Эсмеральды не осталось сил радоваться. Чьи-то заботливые руки обтирали её влажной тканью, перестилали под ней простыни. Эсмеральда чуть слышно вздохнула. Её не огорчило появление дочери вместо долгожданного сына. Хотелось только спать. И ещё увидеть мессира Тристана, сказать ему, что он оказался прав. Он всегда оказывался прав.

Повитуха положила ребёнка рядом с матерью. Эсмеральда посмотрела на выглядывающее из кокона пелёнок личико, пытаясь определить знакомые черты. Однако дочь была ещё слишком мала, чтобы искать в ней сходства с матерью или отцом. Крошечный рот, сплюснутый нос, припухшие веки, придававшие всему облику хмурое выражение — словом, ничего, что бы отличало её от тысячи тысяч других малюток, едва увидевших свет. Глаза закрыты. Она спала, девочка, покамест не получившая имени.

Дверь отворилась. В спальню проскользнул словно и не человек, а только его безмолвная тень, изведшаяся ожиданием. Женщина, помогавшая повитухе, доложила уже Тристану, что госпожа Агнеса разрешилась от бремени девочкой, с нею и с ребёнком, хвала святой Анне, всё благополучно. Однако тревога по-прежнему мучила его. Поникший, Тристан приблизился к постели, склонился, рассматривая утомлённую свою подругу и дремлющий свёрток подле неё. Его сердце, привыкшее трепетать в предвкушении сражения, подпрыгнуло от волнения: ребёнок! Его дочь, его плоть и кровь, рождённая женщиной, одной из немногих, любивших его. Протянув руку, он коснулся лица Эсмеральды, убирая со лба прядь волос.

— Что, малышка, трудно тебе пришлось? Ничего, всё уже позади.

Эсмеральда слабо улыбнулась ему в ответ.

— Мессир… Вы угадали. Я… иногда диву даюсь: откуда вы всё знаете?

В эту минуту девочка, не открывая глаз, принялась вытягивать губы, отыскивая нечто важное для себя, и, не найдя, звонко, жалобно заплакала. Повитуха поспешила пояснить, видя недоумение Эсмеральды:

— Она голодна, госпожа Агнеса!

К услугам кормилицы загодя решили не прибегать: Эсмеральда выразила желание самой выкармливать дитя. Однако, лишённая необходимого опыта, она без толку пыталась приложить младенца к груди, покуда добросердечная повитуха, не смущавшаяся даже присутствием Тристана, не пришла ей на помощь.

— Вот так надо, госпожа Агнеса!

Тристан следил за тем, как ребёнок, получив, наконец, требуемое, насытился и был отнесён в колыбель. Эсмеральда, успокоенная, забывшая боль, крепко заснула. Тристан, придвинув кресло поближе к кровати, сидел и стерёг её сон. Беречь чужой покой за последние годы стало его предназначением, его целью. Он знал: впереди предстоит ещё немало трудностей с узакониванием бастардессы, с обеспечением её дальнейшего безбедного существования. Грядущие хлопоты, впрочем, мало сейчас волновали Тристана: он знал наверняка, что дочь его обладает сильной волей к жизни, с ней и её матерью не должно случиться ничего дурного. Он не допустит. Он знал и ещё: теперь ему будет не так страшно предстать перед Всевышним, когда придёт урочный час. Тристан был в этом уверен. Тристан обладал превосходным чутьём. Тристан никогда не ошибался.