Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Особенно, конечно, протосюрреалистический дух ощутим у Перуджино. Вспомните хотя бы только его знаменитую «Пьету» (1493–1494) из Уффици — картину удивительной красоты, духовной силы и энергетики. Вроде бы «живоподобные», как сказали бы на Руси, фигуры, данные почти с гиперреалистической убедительностью и вещной осязаемостью, застыли на просцениуме картины в красивых, театрально выверенных позах. Композиция почти математически симметричная, но с необходимыми для создания в этом плане художественного эффекта отклонениями от строгой симметрии в ее пределах. То же можно сказать и об архитектурной кулисе, способствующей вместе с проглядывающим сквозь нее пейзажем созданию ощущения неотмирности и вневременности изображенного события. Вроде бы ничего алогичного и сюрреалистического в картине нет, и тем не менее она дышит тем же духом, что и чисто сюрреалистические работы Сальвадора Дали. От нее долго нельзя оторвать взгляд, ибо она обладает удивительной силой втягивания зрителя в свой или даже за свой какой-то совершенно нам незнакомый мир инобытия. Созерцание ее быстро приводит реципиента в пространство художественного символа, расширяющего его сознание до безграничности Универсума, и этим доставляющее ему неописуемое наслаждение, свидетельствующее о переживании полноты жизни и даже бытия.

Антониазо Романе

Св. Франциск. Фрагмент.

1464.

Городской музей.

Риети

Лука Синьорелли.

Распятье с Марией Магдалиной.

1502–1505.

Уффици. Флоренция

Это же можно сказать и о некоторых других картинах Перуджино, и об отдельных работах Синьорелли. В Уффици духом протосюрреализма дышит удивительное его «Распятие с Марией Магдалиной» (1502–1505), авторство которого одно время приписывали совместному творчеству Синьорелли и Перуджино. Сейчас под картиной стоит только имя Синьорелли. Огромное мрачное распятие как бы нависает над зрителем, резко контрастируя со странным, почти сюрреалистическим в духе Дали фоном некоего белого пространства с непонятными клубами чего-то и удивительными скальными сооружениями на границе первого плана и фона. Однако это просто небольшое дополнение к моему 4-му письму. Здесь я пытаюсь сказать что-то об ином времени и ином «духе», хотя и родственном только что описанному.

И уже завтра займусь этим.

Ваш В. Б.

Пьетро Перуджино.

Пьета.

1493–1494.

Уффици.

Флоренция

377. В. Бычков

(20.10.15)

Итак, друзья,

возвращаюсь к моим уже почти забытым примитивистам. Интересно, что в новейшем путеводителе «Музеи Ватикана» итальянская средневековая живопись XIII–XIV вв. по Джотто включительно еще относится к разделу «Примитивы», т. е. используется, хотя и в кавычках, давно устаревшая вроде бы в искусствоведении терминология. Именно в контексте нашего разговора нелишне вспомнить, что когда-то «примитивами» называли работы выдающихся мастеров живописи Чимабуэ, Дуччо, Симоне Мартини и многих других представителей итальянской «готики». Нужно сказать, что подлинные примитивисты, о которых я веду здесь речь, вполне достойно держат планку художественности своих итальянских предшественников, которых они, за исключением, возможно, Руссо, никогда и не видели. Понятно, что совсем в другой стилистике, с другим видением мира, в другой технике и, конечно, не поднимаясь до эстетизма Симоне Мартини или Лоренцо Монако. Тем не менее. Отдельные вещи того же Ивана Генералича, на котором я оборвал свое письмо две недели назад, по уровню художественности, эстетического воздействия, пожалуй, не уступят многим итальянским «примитивам».

Иван Генералич.

Хлебинская Мона Лиза.

1972

Между тем речь здесь не об этом. Я пытаюсь показать, что работы примитивистов, в том числе и прежде всего Ивана Генералича, пронизаны духом эсхатологической инобытийности. Вот, та же «Хлебинская Мона Лиза». Это достаточно большое стекло (120 × 100 см). Его полностью занимает удивительное изображение белой птицы, похожей на курицу, на фоне пустынного пейзажа и тревожного в красных всполохах почти ночного неба. Курица — скорее какая-то неотмирная фантастическая птица, прообразом которой была курица, — гордо изогнув изящную шею, с каким-то изумлением повернула голову назад, усматривая нечто нам недоступное, но, возможно, послужившее причиной необычного красного зарева. Художник взял на себя нелегкий кропотливый труд прописать каждое перышко этой птицы, и возник образ удивительной красоты и выразительной силы, не уступающий многим образам Сальвадора Дали. В нем, кажется, нет ничего сверхреального — обычная курица, но это такая курица, подобной которой не сыскать ни в реальной действительности, ни в искусстве. Выписанная с предельной иллюзорностью она, конечно, совершенно сюрреальна и вполне оправдывает именование «Моной Лизой», хотя вроде бы и местного масштаба, но с обоснованной претензией на вселенское значение.

Иван Генералич.

Смерть Вириуса.

1959