Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Эта формулировка была у меня основана более на непосредственных интуициях, чем на основательном изучении соответствующей литературы. Теперь же я могу с полным основанием сказать о том, что большинство серьезных специалистов по Босху ищут истоки его творчества в эзотерических традициях и преданиях, а не в произвольной фантазии и причудливом воображении. Поиски идут в разных направлениях. Одни — в каббалистическом учении, другие — в алхимии и астрологии, третьи — в эзотерических христианских братствах, четвертые — у катаров. Но, замечу, при всех вариантах между ними не трудно найти нечто общее. Поэтому вряд ли можно игнорировать результаты этих исследований и усматривать в творчестве Босха только «чистый эстетизм, основанный исключительно (курсив мой. — В. И.) на наблюдениях за земной жизнью людей и не имеющий никакого отношения к потусторонней жизни».

Но оставим эзотеризм. Говорить об эзотеризме — значит его утратить. Перейду к более доступным темам. Собственно ради них я и затеял это письмо. Вопрос же о духе сюрреализма и о применимости понятия духа в искусствоведении настолько сложен, что нет смысла писать о нем кратко, громоздя одно терминологическое недоразумение на другое. Мне же хотелось бы достигнуть ясности в этом вопросе.

Поводом к моей эпистоле послужило Ваше утверждение о том, что «никакого духа апокалиптизма или эсхатологизма в картинах Босха нет». Меня удивила категоричность этой формулировки, находящейся, на мой взгляд, в очевидном противоречии с реальным положением вещей, т. е. с рядом произведений Босха, посвященным теме Страшного Суда. Можно даже сказать, что апокалиптическая тема Суда над злом, тема низвержения его носителей в «озеро огненное» (Ап.20, 14), пронизывало все мировоззрение-и-мироощущение Босха на экзистенциальном уровне. Для меня очевидно, что сочетание несочетаемого в творчестве этого мастера основано на эзотерическом знании о том, почему в посмертном бытии происходит имагинативная объективация грехов в образы, соединяющие формы земного мира в комбинациях, немыслимых для эмпирического сознания.

(16.09.15.)

Вынужденный перерыв. Однако несмотря на неожиданно возникшие препятствия, хочу продолжить письмо — прежде всего для уяснения самому себе вопроса: насколько сильны апокалиптические мотивы в творчестве Босха.

Хорошо известно, что в XV веке европейцы, как западные, так и восточные, были охвачены эсхатологическими настроениями, связанными с чувством приближающегося конца света. Не был исключением в этом отношении и Босх. Вальтер Бозинг (Walter Bosing) проницательно отметил, что «Sünde und Torheit spielen zwar in Boschs Kunst eine wichtige Rolle, doch versteht man sinngemäβ nur, wenn man sie, wie das im Mittelalter geschah, mit Hinsicht auf Vorstellung von Jüngsten Gericht versteht»[90]. Иными словами, большинство картин Босха, посвященных темам, не связанным напрямую с Апокалипсисом, внутренне соотнесены с миром эсхатологических образов, показывающих при помощи имагинативной символики конечные судьбы мира и человечества. Каждый человек, предваряя конечный Страшный Суд, переживает смерть как свой малый апокалипсис, определяющий судьбу души в посмертном бытии.

Чтобы не впасть в соблазн, отыскивая во всех загадочных образах Босха их эсхатологический подтекст, и тем самым дать повод для придирчивого критика обвинить меня в предвзятой и надуманной интерпретации, лучше взять одно произведение, апокалиптическая тема которого не может вызвать никакого сомнения. Например, триптих из собрания Картинной галереи Венской академии художеств, центральная часть которого посвящена изображению Страшного Суда. Вероятно, триптих был выполнен в конце XV века. Не менее интересен триптих, хранящийся в Брюгге (Brugge, Groeningemuseum), датируемый (приблизительно) 1486 годом. В работе над ним, вероятно, участвовали его ученики. Существенно, что Босх получил во многом признание именно благодаря своим эсхатологическим образам, психотерапевтически делающим видимыми тайные процессы в подсознании эпохи, одержимой страхами неизбежного конца средневекового мира. Так, в 1504 году бургундский герцог Филипп Красивый, будущий король Испании, заказал художнику большой триптих на тему Страшного Суда. Это тем более примечательно, если вспомнить далеко не традиционный подход Босха к католической эсхатологии. Слава художника дошла и до Германии. В берлинской картинной галерее хранится копия венского триптиха, находившаяся с конца XVIII века в собрании прусских королей и выполненная около 1524 года Лукасом Кранахом. Ранее копия приписывалась кисти Питера Брейгеля Младшего.