Читаем Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая полностью

Вообще, чем дальше я думаю о тексте «Триалога», тем больше возникает вопросов. Например, что могут добавить многостраничные выписки из путеводителей к эстетическому восприятию объектов? Вроде же как герменевтика установила в XX веке, что знание деталей о создании произведений искусства или «замысла» его творца не имеет (или по крайней мере может не иметь) ничего общего с восприятием произведения? А когда я дохожу до «эстетического» складывания чемоданов, то тут уж я даже не знаю, что и сказать. Я, например, списков не пишу, а запихиваю все как попало в последний момент и очень раздражаюсь тем, что приходится еще это делать. И редко что забываю. А если что и забуду, ну не в Африку же я еду, можно и в магазине купить. Это в Советский Союз нужно было «все свое возить с собой», включая туалетную бумагу.

Так что в общем-то получается, что «Триалог», как и вообще художественная критика, — это сам по себе вид художественной прозы «по поводу». То есть можно так написать, а можно и иначе, и с истиной это никак не связано, или по крайней мере не нужно ему быть связанным, так как фикции (в смысле английского fiction как жанр) и не нужно быть истинной для произведения эффекта.

И вот, наконец, после такого вот откровения, вызванного погружением в холодную воду, возникает и план того, что я могу написать. Соревноваться в художественной прозе и эрудиции с авторами «Триалога», понятно, я не могу. Но вот представить последние научные взгляды на природу эстетического восприятия вполне могу. Нудно, скучно, но — научно!

Итак, вперед. Постойте, представить научные взгляды на всё, что сказано на 800 страницах, я не могу. Ни времени, ни знаний не хватит. Поэтому сформулирую несколько эстетических тем, которые бросились мне в глаза во время перечитки материалов, и отдельно по ним приведу данные последних научных исследований в сопровождении своих собственных, каких-никаких, мыслей.

Между тем оказался я в Манхэттене (по привычке триаложников прерываю экспозицию идей «высокоэстетическим» наблюдением), прошелся по музеям (Метрополитен, МОМА, новое здание Whitney (музей американского искусства)) и увидел и художников, которые так усердно обсуждались в последних материалах триалога (и Сезанн, и Курбе, и даже Бекман), и некоторые конкретные произведения («Сфинкс» Моро находится в Метрополитене), и подтвердил многие свои мысли и мнения о данных художниках и направлениях. (Левитана же и Шишкина, как и многих других обсуждавшихся русских художников, я, конечно же, отсмотрел в бытность свою в Москве этим летом, как и в прошлые приезды.) Остановился я здесь во францисканском доме на 31-й стрит и 7-й авеню. У них несколько этажей небоскреба, прилегающего к старинной церкви Франциска Ассизского, которую оттуда видно сверху, и «крышный садик» (roofgarden) с видом на 31-ю стрит. Погода была жаркая, но садик почти всегда в тени небоскребов и овевается прохладным ветерком с Хадсона. Там я в основном и заседал, с холодным напитком в одной руке и ручкой (т. е. ноутбуком) в другой, и там же продолжал писать данный текст.

Прямо напротив садика стена старого небоскреба начала XX века, серой кирпичной кладки, с лепными украшениями вокруг окон. Его приятно созерцать в разные времена дня: в утренней прохладе в розовых лучах поднимающегося на востоке солнца, в середине дня, когда город пышет жаром и с улицы доносится постоянное гудение транспорта и кондиционеров и прочий приглушенный уличный шум, но стены здания в голубоватой тени, и вечером, когда солнце окрашивает стены в золотистые тона с запада, и жар постепенно спадает, оставляя приятную духоту, в сопровождении того же отдаленного уличного шума внизу. Ну, чем не эстетическое впечатление? Если бы я был Моне, я бы написал варианты здания на 31-й стрит в разные времена дня вместо соборов. Но так как я не Моне, то и продолжаю, отхлебнув ледяной сельтерской с лимоном:

1. Прежде всего нужно раз и навсегда поставить точки над «i» в вопросе об авторе, авторском замысле и так называемой «свободе» творчества (ср. В. В. письмо 268). Сопряженным вопросом является здесь проблема прототипа, например, который стоит за образом Христа (там же), который, например, по Лосеву, направляет создание художественного произведения. Огромное количество научно-критической литературы было написано за последние десятилетия по этим вопросам.

2. Также очень важен вопрос о репрезентации (representation, ср. письмо 260), включающий такие понятия, как выражение и изображение, с критикой В. В. «низких», по его мнению, уровней искусства, таких, как реализм, и аргументами Вл. Вл. против этого (письмо 263). Каковы статусы репрезентируемого и самой репрезентации? Обсуждение этого вопроса в научно-критической литературе постоянно продолжается.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное