Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Перед блаженным Иеронимом мирно разместились рядом друг с другом дремлющий лев и погруженная в сон собачка с большими ушами. До Альбрехта Дюрера Иеронима изображали только со львом, из лапы которого святой извлек острую занозу. Толкователи считают — и не без основания — в иконографическом нововведении нюренбергского мастера аллегорию мирного преодоления раздора между противоположными элементами, что и является сущностью благовестия, письменно фиксируемого блаженным Иеронимом в своем уютном кабинете, предрасполагающем к молитвам и медитациям.

На третьей гравюре в отличие от двух первых собака целеустремленно и бодрственно бежит рядом с рыцарем, не страшась демонов, окруживших ее хозяина. Ее можно интерпретировать как аллегорию верности в служении идеалу, несмотря на искушения и ужасы, подстерегающие всех ставших на путь духовного познания (инициации).

Такие герменевтические процедуры довольно далеки от современного реципиента, но если в духе паломников в страну Востока поставить себе цель перенестись в духовную атмосферу дюреровского времени, насыщенного оккультными и натурфилософскими интересами в стиле Агриппы Неттесгеймского, Парацельса и доктора Фауста, то даже собаки начнут восприниматься своего рода шифрами, способствующими эстетическому трансцендированию за пределы эмпирического сознания. К аллегорическим догадкам ведет и рассмотрение гравюр Шонгауэра из серии «Страстей Христовых», где также на нескольких листах изображаются собаки в разных позах: от спокойной до агрессивной. Загадочным представляется аллегорический смысл собаки у ног Адама и Евы, еще в полной невинности пребывающих в раю (гравюра мастера из круга Хендрика Гольциуса). Стоит ли усматривать аллегорию человеческого порока в испражняющейся дворняге (опять-таки на переднем плане) на гравюре Рембрандта «Милосердный самарянин»)?

Все это достаточно любопытно и способно занять праздный ум посетителя выставки, но стоило ли об этом писать Вам? Собственно говоря, я уселся за эту эпистолу только для того, чтобы поделиться одним — действительно любопытным — открытием, а о плакате и аллегориях упомянул только походя. Чтобы оценить (лучше сказать, экзистенциально сопережить) мое открытие, важен не столько ученый комментарий, сколько непосредственное созерцание рисунка Ридингера, вызывающего ассоциации с бёклиновским автопортретом, о котором уже была речь в нашей переписке, предполагаемой войти во второй том Триалога. О биографии Бёклина нет смысла писать, как нам хорошо известной, о Ридингере (1698–1767) же скажу только, что он был в свое время знаменитым художником-анималистом, виртуозным гравером, создавшим около 1600 графических произведений по преимуществу в анималистическом жанре, директором художественной академии, а также основателем художественного издательства в Аугсбурге, словом, активным и жизнерадостным человеком, вписавшим свое имя в историю немецкого искусства эпохи барокко.

Иоган Элиас Ридингер.

Автопортрет со смертью.

1767.

Гравюрный кабинет государственных музеев в Берлине

Иоган Элиас Ридингер.

Автопортрет со смертью.

Фрагмент

Прежде всего, поражает непреднамеренное сходство — и даже взаимодополнительность — обоих автопортретов. Сама по себе тема вмешательства смерти в человеческую жизнь уже получила детальную разработку в Средневековье. Имеется огромный иконографический материал, иллюстрирующий мысль о всемогуществе смерти (Totentanz). Но, как правило, присутствие смерти изображалось объективированно. Художник созерцает ее нападение на королей и нищих, цветущих красавиц и уродливых старух, но сам остается в стороне от происходящего, иными словами, переживает событие смерти чисто эстетически. В случае Ридингера и Бёклина художники изображают свою встречу со смертью на уровне реального переживания. И до этого Ридингер — хотя довольно редко — обращался к жанру Vanitas и даже один раз создал — очевидно, по заказу — в усложненном духе барочного символизма гравюру «Totentanz». Выполнена она с виртуозной театральностью, и не более того. Другое дело — оказавшийся пророческим рисунок из берлинского собрания.