Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

При анализе книги Пеладана о Данте вызывает некоторое удивление, что, будучи достаточно тонким ценителем эстетического качества искусства, высказывая весьма точные и актуальные суждения о смысле и значении эстетики вообще, например, в полемике с Л. Н. Толстым, поднимая в иерархии искусств литературу и поэзию на высшую ступень, он в своей книге о великом европейском поэте практически не уделяет внимания анализу его художественного языка, средств художественного выражения тех идей, которые он изыскивает в этом произведении.

Особое значение придает Пеладан эстетическому трактату Данте «О народной речи», направленному против средневековой латыни как языка искусственного, в защиту народного — итальянского — языка, подобного ячменному хлебу, способному насытить тысячи людей; таков природный дар, ему учатся, подражая кормилице. По мнению Пеладана, более точным для этого трактата было бы название «О свободомыслии народной речи» — Данте не дал его из страха перед инквизицией, ведь латынь — церковный язык, язык Папы римского. В обсуждаемом трактате французский мистик также усматривает тайный шифр. Так, в его интерпретации трагическое у Данте символизирует полезное (спасение), приятное (любовь) и честное (добродетель). Он видит в Данте поэта-теолога, для которого поэтическая народная речь как раз и является тайной доктриной. Язык самого Данте для него непереводим — теряется его эзотерический, оккультный смысл. Его творчество загадочно, непроницаемо, не поддается расшифровке: ведь Данте — не автор оригинальной системы, а мистик, приглашающий нас на символический пир. Доминанты его творчества — созерцание и анагогия: «его учение, как молния красоты, пронзает эпохи, несет на себе печать Святого Духа».

Современное воплощение тайной доктрины Данте, преодолевшей время и пространство, Пеладан находит в творчестве Вагнера. В «Парсифале» он усматривают линию, направленную против папства, власти денег: «Вагнер оживил идеал Данте <…> Ереси воплощаются в несравненных шедеврах». Теологическим идеалом совершенства у Данте и Вагнера он считает неохристианство — и в этом плане полностью солидаризируется с ними.

Что же касается драматургии и театра, то, как и в искусстве в целом, Пеладана влечет их метафизическая сущность, сакральное происхождение, сокрытое в них тайное эзотерическое знание. Пеладан-драматург и теоретик театра задается целью восстановить изначальное призвание театрального искусства — создание ритуальной драмы, возрождающей традиции Элевсинских мистерий Древней Греции. И прилагает к этому немало усилий: в своей сочетающей античную и католическую символику «Прометеиде» (1895) он попытался «реконструировать в эзотерическом духе» трилогию Эсхила, исходя из убежденности в том, что «Прометей прикованный» — лишь ее центральная часть, которой предшествовал «Прометей-огненосец», а замыкал ее «Прометей освобожденный». Он сравнивал свою реконструкцию с гипотетической реставрацией Сикстинской капеллы, от которой не осталось бы ничего, кроме центральной фрески «Страшного суда».

А. Ф. Лосев в своей работе «Проблема символа и реалистическое искусство» отмечал: «Среди исканий в буржуазной литературе конца XIX в. Прометей Пеладана заслуживает особого упоминания.

Прометей у Пеладана — прежде всего апостол, мученик и пророк истинного бога. В своей благородной миссии спасти человечество и направить его развитие по пути прогресса (дать огонь, научить ремеслам, искусству, любви) Прометей выражает волю высшего бога, о котором он говорит как о „создателе всего мира“, о „творце смертных и бессмертных“, как о „первопричине Вселенной“. Существование этого бога проявляется в мировой гармонии, в неотвратимости судьбы смертных и бессмертных. „Зевс же не бог, а, скорее, царь“, официальная правящая власть.

История Прометея у Пеладана — это путь обретения бога, поиски и окончательное осознание бога.

В начале драмы Пеладана духовный скепсис. Потом — жадное стремление спасти людей от Зевса, колебания, сомнения; поиски возможностей спасения; божий знак, неожиданно появившийся огонь, разрушает сомнения, он видит в этом знаке проявление воли высшего Владыки. Но огонь и прогресс принесли, по мнению Прометея, много дурного — войны, воровство и т. д. Прометей опять сомневается в своей миссии. Зевс, чтобы уничтожить людей, посылает Пандору с ее несчастьями. Прометей совсем впадает в мрачные раздумья, но с помощью Божественного огня (выполняя волю бога) заставляет Пандору помочь людям стать нежными, чуткими, любящими. Пандора — женское начало, которое облагораживает человечество.

В наказании Прометея у Пеладана опять-таки можно усмотреть проявление воли высшего божества. Прометей прикован к скале не оттого, что похитил огонь (это лишь формальная причина), а, скорее, потому, что он должен страдать за все человечество. И Прометей выступает здесь не в роли богоборца, а в роли святого, великомученика, „страдальца за справедливость“. Прометей благодарит высшего бога и, стоя на коленях, рукою крестит себя.