Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Исходя из этого, Пеладан отвергает идею Леонардо о превосходстве живописи над поэзией. Как известно, автор «Книги о живописи» исходил из того, что «между воображением и действительностью существует такое же отношение, как между тенью и отбрасывающую эту тень телом; и то же самое отношение существует между поэзией и живописью. Ведь поэзия вкладывает свои вещи в воображение письмен, а живопись ставит вещи реально перед глазом, так что глаз получает их образы не иначе, как если бы они были природными. Поэзия дает их без этих образов, и они не доходят до впечатления путем способности зрения, как в живописи» (2, 17. С. 60). В качестве опровержения этой мысли Леонардо Пеладан приводит следующий аргумент: «Он не хочет видеть, что поэзия лучше, чем изобразительное искусство, выражает чистое мышление — самый хрупкий цветок этого мира, творящий и самое природу. Тростник заслуживает восхищения, но мыслящий тростник превосходит его благодаря сознанию; из всех божественных творений ничто не сравнится с сознанием» — ведь именно с последним и связаны идеализация, идеальность, внутреннее видение. Леонардовский приоритет живописи он объясняет тем, что живопись наиболее доступна для восприятия, коммуникативна, так как, являясь природными, формы и краски понятны всегда, всем и везде. Однако сам Пеладан убежден в том, что для создания красоты достаточно воображения, и в этом отношении специфическая задача художника — показать ее другим, обеспечить наибольшую реальность идеального. Вследствие этого в философско-эстетическом плане живопись ассоциируется у него с особенным, тогда как поэзия — со всеобщим: ведь живопись существует для глаза, поэзия — для духа. В русле «Лаокоона» Лессинга Пеладан говорит о том, что живопись сосредоточена на формах и их материальном описании, тогда как поэзия обращена к духу, а не чувственным ощущениям, она, как в творчестве Данте, носит духовно-моральный характер. Развивая в этом отношении некоторые идеи платонизма и неоплатонизма, Пеладан убежден в том, что «поэзия — искусство заклинания духов, припоминания, а не подражания»; ее сфера — абстракции, трансцендентное, внутреннее.

Оспаривает Пеладан и леонардовское положение о том, что «живопись — это немая поэзия, а поэзия — это слепая живопись» (21, 25. С. 70), лишь имитирующая речь: «Нет, поэзия не подражает речи. Она пробуждает латентные идеи, ударяет по клавишам внутренней клавиатуры; она исключительно ментальна, а не чувственна», транслирует духовное, передает мозгу идеи, а не изображения, что и обеспечивает ее благородство.

Подтверждения идеально-духовной природы поэзии, обеспечивающей ее приоритет над живописью, Пеладан находит и при анализе последней — и тоже в контексте спора с Леонардо по поводу специфики живописной перспективы, красоты и выразительности, рисунка, композиции, движения, колорита, цвета, светотени, модели, пейзажа и др.

Так, он выражает несогласие с положением Леонардо о квазиматериальности тени и рельефов («тень имеет свойство всех природных вещей, которые в своем начале являются более сильными, а к концу ослабевают» — 548, 552. С. 237–238), утверждая, что композиция в живописи — «ментальная операция философского плана». Чисто техническим является только характер персонажа — его нужно изобрести, подчеркнуть, усилить в соответствии с авторским видением. Христос в «Тайной Вечере» Леонардо — Агнец Божий, в Сикстинской капелле Микеланджело — карающий Сын Иеговы; Мария может представать девственницей и матерью, ангел — нести цветы или карающий меч. Это разные концепции, но они соответствуют идее: «Чувствительность художника — та призма, которая морально окрашивает любую фигуру». Чувства, впечатления художника, а не физическая реальность, определяют и перспективу в живописи.

Что касается процесса рисования, то Пеладан различает рисунок с натуры, связанный с художническим анализом жизненных черт индивида, и копирование произведений Античности, сопряженное с философским усилием типизации с целью создания синтезированного всеобщего символа совершенства, чуждого болезни и старости: «Природа дает нам жизненные черты, Античность — сложнейшую загадку красоты, исключительно формальной, нашедшей выражение в гармонии черт лица или частей тела». Античный идеал красоты являет собой сочетание силы и грации: именно то, что красота здесь камуфлирует силу, и способствует созданию прекрасного образа человека. Связывая идеальную телесную форму с античным искусством, Пеладан попутно замечает, что современный спорт уродует, деформирует тело.